Аристов В.В.

Tom Otterness (b. 1952 in Wichita, Kansas, US). Playground. 2007. Bronze, edition of 6. 914.4×927.1×746.8 cm. Located on 42nd Street in the public park next to the Silver Towers, between Tenth and Eleventh Avenue. It’s just before the West Side Highway on the way to the Circle Line Pier, New York City, US.

Виктор становится Велимиром



Десять лет жизни замечательного русского советского поэта Велимира Хлебникова (1885–1922) прошли в Казани. Здесь он окончил гимназию, учился в университете, написал первые научные работы и первые стихи. Казанский период (1898–1908) оказал огромное влияние на становление поэта, его творчество. Поскольку специальных или общих работ, касающихся этих лет жизни Хлебникова, до сих пор фактически нет, наш рассказ о нем более подробен, чем остальные, включенные в данный раздел.

* * *
ka2.ruимназия окончена. Нельзя сказать, что Виктор Хлебников особенно любил ее, но за пять лет он привык к уютному светлому двухэтажному зданию, стоящему на косогоре оврага в самом конце узенького, тихого и извилистого Гимназического переулка (ныне — школа № 4 им. В.И. Ленина в Школьном переулке), огромному саду, окружавшему его. Запомнились и некоторые уроки, их Виктор ждал с нетерпением, они помогали постоянно работавшей мысли этого замкнутого, углубленного в себя юноши. Например, уроки увлекавшей его математики, которую в старших классах преподавал только что окончивший Казанский университет Николай Николаевич Парфентьев (1877–1943).

Николай Николаевич обладал поразительным даром — привлекать к себе способную молодежь, будить ее мысль, направлять ее поиск, бережно пестовать и выращивать таланты. Уроки молодого учителя математики сразу же стали для гимназистов приобщением к настоящей науке. Скорее всего, именно на них Виктор Хлебников впервые познакомился с основными положениями неевклидовой (воображаемой) геометрии Лобачевского, так поразившей его и глубоко запавшей в душу. Парфентьев заметил несомненную математическую одаренность молчаливого и застенчивого гимназиста и выделял его среди одноклассников.

Учителя гимназии хорошо относились к Хлебникову, об этом свидетельствует аттестат, выданный ему 27 июня 1903 года. Помимо оценок, аттестат сообщает, что „поведение его (Хлебникова. — В.А.) вообще было отличное, в посещении уроков был исправен, в приготовлении уроков аккуратен, в исполнении письменных работ — исправен в классе внимателен и занимался с большим интересом математикой ‹...›” (аттестат хранится в «Личном деле студента Виктора Хлебникова», в ЦГА ТАССР).

„Занимался с большим интересом математикой”... Вполне естественно, что будущий великий поэт решил продолжить эти занятия и подал заявление о зачислении его на первый курс математического отделения физико-математического факультета Казанского университета, куда и был принят 13 августа 1903 года. Началась студенческая жизнь: новые товарищи, первые лекции и практические занятия. „Помню, радостный он поступал в университет. Все с любопытством смотрели на этого голубоглазого мальчика в новеньком студенческом костюмчике”, — пишет об этих днях младшая сестра поэта Вера.

Первые два месяца Хлебников увлеченно занимается любимой математикой. Среди профессоров, читавших лекции на первом курсе, были ученые с мировым именем. Так, введение в математический анализ преподавал А.В. Васильев (1853–1929) — блестящий математик, 20 лет возглавлявший физико-математическое общество, организатор первого студенческого научного математического кружка, воспитатель целой плеяды выдающихся ученых (Н.Н. Парфентьев — тоже его ученик), страстный исследователь и пропагандист научного наследия Лобачевского. Лекции по аналитической геометрии читал Ф.М. Суворов (1845–1911), отдавший всю жизнь изучению геометрии римановых пространств, являющейся обобщением пространств Лобачевского, по неорганической химии — ученик знаменитого Бутлерова, тонкий исследователь-аналитик Ф.М. Флавицкий (1848–1907).

Особенно успешными были занятия Виктора Хлебникова по физике у профессора Д.А. Гольдгаммера (1860–1922), прославившегося своими трудами в области электромагнитной теории света и метеорологии. Для студентов (и не только для них!) профессор был “героем дня”: только что под его руководством (1899–1902) была закончена установка электроосвещения в главном здании университета. И теперь во всех аудиториях горели такие непривычные электрические лампочки. Любили студенты послушать и рассказы Гольдгаммера о его экспедиции на Новую Землю.

Велимир Хлебников. Казанский университет.Однако наука — наукой. Не только ею была заполнена студенческая жизнь: приближался 1905 год. 18-летний мечтательный юноша Виктор Хлебников не был сознательным революционером, не посещал он и заседаний подпольных кружков. Но обостренное чувство необходимости борьбы с несправедливостью всегда жило в нем. Да и нельзя сказать, что революционно-демократические идеи были чужды для Виктора, он впитал их, так сказать, с детских лет. Его мать в молодости была участницей народовольческих кружков, она часто вспоминала своего двоюродного брата, профессионального революционера-народовольца А.Д. Михайлова, погибшего в каземате Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Имя Михайлова в семье Хлебниковых было окружено почтением.

Не надо забывать и того, что среди домашних учителей Виктора в гимназические годы были убежденные социал-демократы, студенты Н.П. Брюханов и З.П. Соловьев (впоследствии видные партийные и советские работники).

Поэтому участие первокурсника математического отделения в студенческом движении, в частности, в массовой демонстрации в день торжественного университетского акта 5 ноября 1903 года случайностью назвать нельзя.

Несколько слов о причине демонстрации. 26 октября 1903 года умер студент — социал-демократ Сергей Симонов, которого насильно продержали четыре месяца в психиатрической лечебнице в ужасных условиях. Первая демонстрация протеста состоялась в день похорон Симонова — 27 октября, вторая, более массовая — в день основания университета, 5 ноября. В ней-то и принял участие Виктор Хлебников.

Толпа студентов собралась около университета, пела “вечную память” очередной жертве произвола властей и долго не расходилась. Из ворот первой полицейской части (располагалась примерно там, где сейчас находится высотное здание физического корпуса) выскочил отряд конных жандармов и разогнал студентов нагайками. Большинство демонстрантов разбежалось, но некоторые остались, их фамилии записали, а на следующий день арестовали и посадили на месяц в тюрьму. Среди 35 арестованных был и Виктор Хлебников.

Тихий и скромный мечтатель получил наглядный урок российской действительности. И сама демонстрация (она запала в память на всю жизнь), и месяц тюремного заключения много значили для формирования его мировоззрения. Мать поэта, Е.Н. Хлебникова, вспоминает:


         Осенью он начал посещать университет. С удовольствием ходил на лекции и увлекался математикой. 5 ноября была студенческая демонстрация. Полиция разгоняла учащихся. Отец пошел и уговаривал Витю уйти, но он остался. Когда стали арестовывать, многие убежали почти из-под копыт полиции. Витя не бежал, а остался. Как он объяснял потом: „Надо же было кому-то и отвечать”. Его записали, и на другой день полицейский увел в тюрьму. В тюрьме он провел месяц... С этих пор с ним произошла неузнаваемая перемена: вся его жизнерадостность исчезла, он с отвращением ходил на лекции или совсем их не посещал.

Таким уж он был, мягкий, но несгибаемый Велимир Хлебников. Он не мог — просто не мог — покинуть поле боя. А в тот день Воскресенская улица была для него полем боя.

Из Пересыльной тюрьмы (под Кремлем, ул. Односторонняя Пересыльной тюрьмы)1
3 декабря Виктор послал родителям письмо, в котором всячески старался их успокоить (Теперь осталось уже немного — дней пять, а может и того меньше, и время идет быстро. Мы все здоровы, на днях был выпущен один чахоточный — студент Кибардин, ему устроили шумные проводы ‹...›), сообщил, что успешно занимается физикой и мат. анализом и надеется 18 декабря попасть на последнюю консультацию к профессору А.В. Васильеву.

В декабре Хлебников успешно сдает все экзамены за первый семестр, но больше учиться в университете не хочет, и 24 февраля 1904 года по собственному прошению он был уволен из числа студентов. Им овладевает страстное желание к “перемене мест” (оно будет характерно для всей жизни Хлебникова: сколько раз без всякой видимой причины он вдруг уезжал из одного города в другой, а то и просто уходил пешком). Младшая сестра Вера вспоминает:


         В университет же он ходил все менее охотно и, наконец, стал порываться уехать в Москву. Дома противились, боясь, что он слишком не подготовлен для самостоятельной жизни, и, может быть, были правы. Отказали наотрез. Витя посвятил меня в свое горе и я, ничего не понимая, кроме горя большого друга, — торжественно принесла ему свое сокровище: золотую цепочку; он продал ее где-то и уехал. Я жалею, что может невпопад была великодушна. Это был его первый вылет из дома.

Сколько еще их будет впереди...

“Первый вылет” не был долгим. Виктор возвращается домой, в Казань. 28 августа 1904 года он вновь был зачислен на физико-математический факультет Казанского университета, но на естественное отделение. Можно не сомневаться, что на этот раз в выборе будущей профессии решающим оказалось влияние отца, сыгравшего огромную роль в формировании характера и мировоззрения юного Хлебникова.

Виктор Владимирович Хлебников. Портрет отца. Предположительно 1903 г.Владимир Алексеевич Хлебников (1857–1934) был талантливым орнитологом, человеком, прекрасно знавшим, понимавшим и тонко чувствовавшим живую природу. Уже в студенческие годы (кончил он Петербургский университет) Хлебников-старший принимает участие в различных экспедициях, выходят в свет его первые научные работы. После Октябрьской революции он был одним из создателей и руководителей первого советского заповедника — Астраханского. 16 января 1919 года В.И. Ленин принял делегата Астраханского губисполкома Н.Н. Подъяпольского и одобрил проект организации заповедника, подготовленный им и В.А. Хлебниковым. В апреле того же года были намечены границы заповедника. Его становлению и развитию Владимир Алексеевич отдал последние годы жизни.

Отец стремился привлечь к своей работе сыновей — Бориса, Виктора, Александра. Вера Хлебникова пишет: „Отец его (Виктора. — В.А.) “естественник”, желал видеть на том же пути своих сыновей, и с тех пор, как я начинаю помнить, они всегда возились с гнездами, яйцами, зверьками, бабочками ‹...›”. Хлебников-старший пользовался в семье огромным авторитетом. С нескрываемой гордостью писал о нем Велимир в автобиографической анкете: Отец — поклонник Дарвина и Толстого, Большой знаток царства птиц, изучавший их целую жизнь, имел друзей путешественников ‹...›. А ведь эти строки написаны в 1914 году, когда поэта-будетлянина и Владимира Алексеевича уже разъединяли годы взаимного непонимания — вполне естественно для натур сильных, увлеченных и поглощенных своим, самым важным для каждого из них делом. Вера Хлебникова вспоминает по этому поводу:


         Отец, который не отказывал ему (Виктору. — В.А.) ни в чем, чтобы дать всестороннее образование, был, конечно, против его слишком сильных литературных увлечений, оторвавших его от университетских занятий, и это стало тем роковым, что разделило их в дальнейшей жизни — их, по-своему любивших друг друга, и создало внешнюю враждебность, непонимание и, в результате, тягостные столкновения. Мечта отца была, чтобы он выдвинулся как математик или естествоиспытатель ‹...›

Но и после „тягостных столкновений” Виктор продолжал искренне гордиться отцом — анкета 1914 года явно об этом свидетельствует.

Однако вернемся в 1904 год. Все это взаимонепонимание, отчужденность — возникнут еще через несколько лет, сейчас же, осенью 1904 года, отец для Виктора — огромнейший авторитет, пример для подражания. С увлечением он помогает отцу в научной работе, в собирании коллекций.

Именно в казанский период жизни Хлебниковых (переехали они сюда 1898 году) Владимир Алексеевич работает над одним из своих весьма интересных исследований — «О когтях на крыльях птиц» (опубликовано в 1908 году). Работа требовала тысяч опытных наблюдений и измерений — в какой степени сохранились “когти” — атавизм далекого прошлого — на крыльях у разных видов птиц. К этим опытам, измерениям был привлечен и Виктор, они хорошо запомнились ему. Через много лет, думая о создании всемирного языка, о том времени, когда созвездье человечье перельет земли наречья в единый смертных разговор, он непроизвольно использует название исследования отца как образ ненужного, отмирающего. В записных книжках Велимира можно прочесть:


         Гибель языков, похожих на коготь на крыле ‹...› языки на современном человечестве — это коготь на крыле птиц: ненужный остаток древности, коготь старины ‹...›

От отца Виктор унаследовал страстную любовь к птицам, научился непростому, но так важному для понимания природы искусству наблюдателя. Вера писала:


         Он (Виктор. — В.А.) был великим наблюдателем, от него, на вид равнодушного и безразличного ко всему окружающему, ничто не ускользало: никакой звук бытия, никакой духовный излом. Так он шел по жизни, так он шел но лесу, с таким отрешившимся видом, что даже птицы переставали его бояться, доверчиво посвящая в свои тайны.

Так что к учебе на естественном отделении Виктор Хлебников был прекрасно подготовлен, и никаких особых затруднений она у него не вызывала. Он продолжает слушать лекции по неорганической химии Ф.М. Флавицкого и физике Д.А. Гольдгаммера, с интересом посещает занятия специальные. Большинство преподавателей на естественном отделении были учеными отнюдь не кабинетного типа, каждое лето они уезжали в далекие или близкие экспедиции и исколесили всю Россию. К таким исследователям, не представлявшим себе настоящего естествоиспытателя без регулярных “полевых работ”, принадлежали зоологи А.А. Остроумов и М.Д. Рузский, минералог Б.К. Поленов. Все они были активными членами Общества естествоиспытателей при Казанском университете, а потому хорошо знали Хлебникова-старшего. По приезде в Казань он вскоре был избран действительным членом этого общества, выступал с докладами на его заседаниях, печатался в его изданиях. Внимательно отнеслись ученые и к Хлебникову-младшему, тем более, что не заметить его способностей и таланта вдумчивого наблюдателя, без которого не может сформироваться истинный естествоиспытатель, было просто нельзя. И поэтому уже в 1905 году Общество естествоиспытателей одобряет предложенный первокурсником Виктором Хлебниковым проект орнитологической экспедиции на Павдинский завод (Средний Урал) и выделяет для этого определенную денежную сумму.

Александр Хлебников. Казань.В экспедицию Виктор взял брата Александра, Шуру, как он его называл, ученика Казанского реального училища. В мае 1905 года они были у цели поездки — на Павдинском заводе.2

Павдинский завод — небольшой поселок и рудник на восточном склоне северной части Среднего Урала, в 60 верстах от города Верхотурья, окруженный девственной тайгой, довольно разнообразной. Рядом с мачтовым сосновым бором, — густые непроходимые ельники и пихтарники, густые кедровники, по долинам рек и на пожарищах — березняки. Много мшистых болот, но встречаются и довольно высокие “камни” — горы.3

Больше пяти месяцев (первые даты наблюдений — 11, 13 мая, последняя — 15 октября) провели братья в тайге, исходили ее вдоль и поперек, обследовали каждую каменистую сопку, продирались сквозь буреломы и таежную чащобу, стали “болотопроходцами”. Ночевали в палатке, еду готовили на костре. Изредка заходили в заводской поселок и село Мелехино, иногда встречали охотников (“промышленников”, как их называли на Урале). И регулярные наблюдения за птицами — утром, вечером, днем, в жаркое солнце и в дождь. Удалось собрать и приличную орнитологическую коллекцию. Каждый вечер Виктор делал обстоятельные записи в дневнике (отдельные листы из него и сейчас хранятся в Центральном государственном архиве литературы и искусства в Москве).

Лучшей возможности наблюдать жизнь птиц — причем в первозданной природе — не представлялось Виктору Хлебникову больше никогда. Каких только птах не видели братья! И не просто видели, а часами подглядывали за ними из укромного укрытия, следили за гнездованием, добычей пищи.

Наблюдения характеризуют молодых орнитологов как способных, подающих надежды натуралистов. И в та же время эти наблюдения — как бы заготовки для поэта-Велимира Хлебникова, населившего свои поэмы, стихотворения и прозу массой птичьих образов (подобного русская — а может и мировая? — поэзия не знала и не знает).

Так, 5 июня братья поднялись на Павдинский камень4 и на следующий день Виктору впервые удалось увидеть горную белую куропатку. Вот как он описывает это в дневнике:


         В тот день я шел по плечу камня, как вдруг какой-то странный звук привлек мое внимание. Сухой и трескучий он походил на крааа. Его особенность была та, что очень трудно было судить, откуда он шел. Он был принесен ветром и, казалось, вместе с ним умер. Прошло немного времени, снова громкое, настойчивое кр-ря, крау совсем недалеко. Первый слог выкрикивается тихо, второй громко и далеко разносится кругом. Крик похож на скрипение старого дерева или на весеннюю дробь дятла по сухому сучку. Снимаю ружье и вижу в саженях двух от меня на широком камне стоит, подергивая хвостом, быстро прижимая шею, куропатка. В ее поведении есть что-то беспокойное и вызывающее, но она не собирается улетать или спрятаться ‹...›

Именно во время поездки в павдинскую тайгу Виктор Хлебников уделяет особенно пристальное внимание птичьим голосам. Описывая ночевку в старом доме у заброшенной шахты, куда утром залетели кедровки, он отмечает:


         Крик их замечательно богат интонациями: то она злобно каркает, завидев врага, то пищит, то бормочет, как бы разговаривая с кем-то‹...›

Рядом в тексте — о черном дятле (желне):


         Крик его можно передать как пиить, звучащем печально и протяжно, этот крик ночью повторяется до 16 раз в минуту.

Вера Хлебникова вспоминает, что из поездки в Павду Виктор привез „бесконечные записи, где много места уделялось напевам лесных птиц”.

И не будет преувеличением сказать, что эти записи — первый шаг к созданию птичьего языка — одного из многих, составляющих поэтический стиль Велимира Хлебникова. И этот птичий язык был не заумью, не плодом воображения, это была фактически звукозапись поразительной точности, которой и сейчас удивляются специалисты.

3 декабря 1906 года на 405-м заседании Общества естествоиспытателей Виктор Хлебников прочел «Отчет о поездке на Урал». На заседании, кроме членов общества (среди них был и довольный успехами сына отец), присутствовало 20 посторонних лиц. Впрочем, это было не первое публичное выступление в обществе. Еще 29 октября, на 403-м заседании, Виктор познакомил слушателей со своим сообщением «О нахождении кукушки, близкой к сибирской форме, в Казанском уезде Казанской губернии» (ее удалось добыть натуралисту 31 мая 1906 года в Столбищенской удельной лесной даче);. Сообщение вызвало интерес, профессор А.А. Остроумов предложил его напечатать (это и было сделано — в “приложении” № 240 к протоколам заседаний общества, так что первая публикация Велимира Хлебникова — не стихи, а научная работа). На этом же заседании, по предложению того же А.А. Остроумова, Виктор Хлебников был избран членом-сотрудником общества.

Но наиболее интересной из научных работ, созданных в студенческие годы Виктором Хлебниковым, является, пожалуй, «Опыт построения одного естественнонаучного понятия», увидевшая свет на страницах журнала «Вестник студенческой жизни». В ней сделана попытка путем расширения понятия метабиоз (в отличие от симбиоза) закономерно связать взаимоотношения живых существ в пространстве и времени — проблема, занимавшая Велимира всю жизнь. Идеи этой статьи впоследствии найдут свое развитие в творчестве поэта.

Но, повторяем, годы, когда Виктор Хлебников учился в Казанском университете, были не слишком приспособлены, чтобы целиком отдаться занятиям наукой. Не позволяла этого жизнь, не давала забыть о себе российская действительность. Мы не имеем документальных данных о конкретных фактах участия Виктора Хлебникова в революционных событиях 1905–1907 годов, но можно не сомневаться, что на университетских сходках и митингах, в которых принимало участие подавляющее большинство студентов, он, конечно, был. Ведь именно политические события определяли в эти тревожные годы формирование мировоззрения молодежи, становление ее убеждений. Политика входила в жизнь каждого. Вера Хлебникова вспоминает о брате: „Затем, верно, около 1905 года, стал увлекаться политикой, затем революционным движением. Помню, он как-то запер свою комнату на крюк и торжественно вынул из-под кровати жандармское пальто и шашку, так, по его словам, он должен был переодеться с товарищами, чтоб остановить какую-то почту”. Об этом же свидетельствует мать поэта: революцию 1905 года Виктор встретил „с увлечением”, посещал митинги, собирался принять участие в защите евреев от погромов, принимал участие в революционном кружке, готовившем экспроприацию.

Революция 1905 года займет заметное место в творчестве Велимира. Но это будет потом! Однако и сейчас, по горячим следам событий, Виктор Хлебников пытается их осмыслить. Характерна в этом отношении такая, например, прозаическая аллегория (без названия), очень созвучная мотивам молодого Горького:


         Была тьма, была такая тьма, что она переставала казаться тьмой и представлялась вся слитой из синих, зеленых и красных огней.
И в этой тьме ползали чьи-то невзрачные, липкие, неотличимые от земли существа, чьи-то незаметные, скучные, тихие жизни. Но эти существа не замечали скуки жизни. Чего-то им недоставало, чего-то им нехватало, к чему-то они порывались, но они не знали, что эта жизнь скучна, что эта скука — жизнью подымается в них порой и жадно и долго дышит, как чахоточный, и падает, схватившись за впалую грудь. И жили они долго и скучно, долго, очень долго, но скучно, скучно, липко ползая во тьме.
         Но в той же тьме был один светлячок и он подумал: „что лучше: долго ползать во тьме и жизни неслышной или же раз загореться белым огнем, пролететь белой искрой, белой песней пропеть о жизни другой, не черного мрака, а игры и потоков белого света”. И больше не думал, но обвязал смолой и пухом ивы тонкие крылья и, воспламененный и подгоняемый бушующим огнем, жалкий и маленький, пролетел белой искрой в черной тьме и упал с опаленными крылышками...
         Но свет мелькнул. И прозрели существа во тьме, неслышно и липко ползающие по земле: с лебединой силой проснулась тоска по свету.
         Когда же после тьмы наступил день, тогда в потоках солнечного света кружилось много существ. То кружились они, познавшие свет...

Аллегория написана в 1905 году. В пояснениях она не нуждается. К свободе, к свету! — провозглашает Хлебников. — Только революционный подвиг может привести человечество к новой жизни.

Такими же настроениями проникнута и другая аллегория «Песнь мраков» (датируется 1906–1907 годами), воспевающая двух юношей, которые решили умереть с другими за благо многих. О плачьте, плачьте слезами радости!

Благо многих, благо человечества, благо всех людей — именно в этом видит Виктор Хлебников высший смысл отдельной человеческой жизни. Борьбе за благо многих надо отдавать все свои силы, а если потребуется — и жизнь. И вот с такой высокой меркой требовательности подходит он к себе, не думая о легкодостижимом, сиюминутном, ставит перед собой огромнейшие задачи, твердо веря в свои силы и потенциальные возможности. Он знает (в 20 лет!) что должен сделать.

Поражает одна из первых статей Виктора, написанная 24 ноября 1904 года. Хлебников еще не решил, кем будет: поэтом или ученым, но уже полон ощущений того, что предстоит свершить.

Уже в то время Виктор Хлебников осознает абсолютное единство человека и природы. Не верится, что эти строки написаны 80 лет назад, когда о проблемах экологии почти никто всерьез и не задумывался. Как же нужно было опередить свою эпоху, чтобы без тени сомнения писать:


         Пусть на могильной плите прочтут: он боролся с видом и сорвал с себя его тягу. Он не видел различия между человеческим видом и животными видами и стоял за распространение на благородные животные виды заповеди и ее действия: „люби ближнего, как самого себя”. Он называл неделимых благородных животных ‹...› своими ближними и указывал на пользу использования жизненного опыта прошлой жизни наиболее древних видов. Так он полагал, что благу человеческого рода соответствует введение в людском обиходе чего-то подобного установлению рабочих пчел в пчелином улье, и не раз высказывал, что видит в идее рабочей пчелы идеал свой лично ‹...›

Проблемы видов долго занимали Хлебникова. Брату Александру 16 января 1910 года он пишет:


         Может быть можно к твоему докладу добавить хвостик, чтобы высказаться мне о происхождении видов? Мне кажется, что в этом вопросе я был глубок и нов.

Однако в статье 1904 года вид — понятие не чисто научное, речь идет о гуманистической предназначенности человеческой личности — особенно в отношениях с животными — “братьями нашими меньшими”, об использовании людьми окружающей природы, о том, что каждый должен трудиться (отсюда полемически заостренный пример: идеал — в целесообразности жизни “рабочей пчелы”).

А далее — набросок программы самому себе:


         Он грезил об отдаленном будущем, о земляном коме будущего, и мечты его были вдохновенны, когда он сравнивал землю со степным зверьком, перебегающим от кустика до кустика. Он нашел истинную классификацию наук, он связал время с пространством, он создал геометрию чисел. Он нашел славяний (общеславянский язык. — В.А.), он основал институт изучения дородовой жизни ребенка. Он нашел микроб прогрессивного паралича, он связал и выяснил основы химии в пространстве.

Поразительно, что это написано в неполные 20 лет. Так остро почувствовать собственный долг перед человечеством! Поистине 1903–1908 годы — это время становления не только Хлебникова-естествоиспытателя, подающего надежды ученого-натуралиста. Это, прежде всего, годы становления Хлебникова — человека и поэта. Но сначала — человека, гражданина!

* * *

Когда Виктор написал свое первое стихотворение — мы не знаем. Бесспорно, что художественным творчеством он начал заниматься еще в школьные годы. Тогда же он серьезно увлекся фольклором, и мотивы, образы народных песен, сказок, легенд, заклинаний прочно вошли в творчество поэта Велимира Хлебникова, причем на всю жизнь. Одно из самых ранних дошедших до нас стихотворений — явное подражание протяжной и печальной русской народной песне:


Как во лодочке, во лодочке,
Красна девица сидит, пригорюнившись.
Как во озере, во озере,
Зелена лягушечка расквакалась,
И ты что это, лягушечка, расквакалась,
Расквакалась жалобнехонько?
Али мне без тебя не тошнехонько?
Ах, ты девица, девица,
Девица красная,
Мне ли, зеленушечке, мне ли не плакать?..

Гимназист, а затем и студент Виктор Хлебников не афиширует увлечения поэзией, скрывает свои “творения” от окружающих, даже близких. Но летом 1904 года он делает решительный шаг: посылает несколько своих произведений (и прозаических тоже) самому Максиму Горькому. Известный писатель, имя которого знала уже вся читающая Россия, ответил Виктору.

Огромной и неожиданной радостью застенчивый Виктор поделился только с самым родным и близким ему человеком — младшей сестрой Верой, которая впоследствии писала:


         Я смутно помню, что как-то, взяв меня таинственно за руку, он увел в свою комнату и показал рукопись, исписанную его бисерным почерком, внизу стояла крупная подпись красным карандашом “Горький” и многие места были подчеркнуты и перечеркнуты красным. Витя объяснил, что он посылал свое сочинение Горькому и тот вернул со своими заметками, насколько помню, одобрил, так как вид у Вити был гордый и радостный.

Одобрение Максима Горького, полученное первокурсником Казанского университета, обязывало ко многому. И Виктор все требовательнее относится ко всему, что пишет. Эта внутренняя требовательность, бесконечная, никогда не прекращавшаяся работа над стихом, словом давала поразительные результаты. Поэтому рассматривать казанский период творчества поэта просто как годы ученичества, годы овладения поэтической формой нельзя. Конечно, не обходилось без влияний, сменявших друг друга увлечений: то Виктор не расстается со сборником Сергея Городецкого «Ярь» (все лето 1905 года носил его за пазухой), то десятки раз перечитывает «Северную симфонию» Андрея Белого и «Посолонь» А. Ремизова (1907 год). На его столе можно было увидеть книги популярнейших “властителей дум” современников — Джека Лондона, Редьярда Киплинга, Кнута Гамсуна, а рядом — тома собрания сочинений тщательно изучавшегося Гоголя.

Но не влияния, не увлечения определяли творчество поэта, делавшего первые самостоятельные шаги в литературе. Уже тогда Виктор настойчиво ищет свой путь, старается сказать свое, самобытное слово. И часто это удается. Многое из того, что прославило Велимира Хлебникова, сделало его “учителем поэтов”, “поэтом поэтов”, начиналось и формировалось в Казани.

Прежде всего это пытливый интерес к древней и средневековой истории, ее романтическим страницам и образам, первобытному периоду жизни народов и их языческой мифологии. Особенно пристальное внимание Хлебникова привлекают мифология и фольклор славянских народов, на их основе он создает собственную мифологию и населяет свои произведения лешими, водяными, ведьмами, мавами (русалками), вилами (лесными девами) и прочими сказочными существами. Так, в рождественской сказке «Снежимочка» (1908 год), навеянной мотивами пьесы А.Н. Островского «Снегурочка», действуют снезини, смехини, немини, слепини, Сказчик-Морочич, Березомир, снежные мамки, дедушка Ховун, Печальный леший, звери, птицы и реальные люди.

В эти же годы Виктор приходит к мыслям о родстве человека и природы, общей основе чувств человека и животных, о существовании единого разума природы. Чрезвычайно характерно в этом отношении одно из очень ранних стихотворений (1904–1905 годы):


Странник, ты видел,
Как конь иногда
Замученный, дико оком поводя,
На тихую поверхность вод голубых
Пену ронял.
Ты знаешь, что кони
В страдании и муках
Пеною плачут? Слез у них нет.
Странник, взгляни вон на то облако,
Чернеющее с разорванными краями,
Одно на лазури небес.
Знай, — это земля уронила
На лазурные воды небес
В миг страдания, — миг падения под ярмом судьбы,
Ту пену уронила...

Впрочем, те же мысли — и в уже упоминавшейся статье «Пусть на могильной плите прочтут...»

В студенческие годы Хлебников начинает и свои эксперименты со словом. Он предпринимает попытки создать “общеславянский язык” (отсюда — обилие в стихах украинских, чешских, полабских слов), активно занимается словотворчеством, начинает разработку птичьего и звездного языков. И заметим, что впервые мечта о звездном языке — понятном всему человечеству (единый смертных разговор) — пришла не к признанному поэту, а к студенту-первокурснику еще в 1904 году!

Как бы ни относились мы к словотворчеству Хлебникова — роль его для развития русской (и мировой) поэзии огромна. Известный советский поэт Осип Мандельштам писал: „Хлебников возится со словами, как крот, между тем он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие”. А Николай Асеев во времена, когда творчество Велимира было не в чести, напоминал: „Маяковский видел в Хлебникове неповторимого мастера звучания, не укладывающегося ни в какие рамки науки о языке, как бы своего рода Лобачевского слова”. Было время, когда словотворчество Хлебникова называли „бессмысленной заумью”. В качестве примера “зауми” довольно часто приводились такие известнейшие строки:


Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиээй пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь
‹...›

Однако популярный советский писатель и блестящий филолог Юрий Тынянов давно уже писал по этому поводу:


         Переводя лицо в план звуков, Хлебников достиг замечательной конкретности:

Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры
‹...›


         Губы — здесь просто осязательны — в прямом смысле.
         Здесь — в чередовании губных б, лабилизованных о с нейтральными э и и дана двужущаяся реальная картина губ; здесь орган назван, вызван к языковой жизни через воспроизведение работы этого органа.

Такая вот звукопись — когда предмет, явление не называются, а рисуются, изображаются средствами фонетическими — одно из направлений языкового эксперимента Хлебникова. Подчеркиваю, только одно! А ведь их было множество.

Остается добавить, что «Бобэоби» опубликованное в 1912 году, написано много ранее. Быть может, в казанский период. Тогда же было написано другое знаменитое экспериментальное стихотворение Хлебникова «Заклятие смехом», в котором поэт создал множество различно эмоционально окрашенных новообразований от слова ‘смех’.


О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно
О, засмейтесь усмеяльно!
‹...›

Мы все знаем Велимира как настоящего мастера краткого, но поразительно проникающего в суть и емкого поэтического образа-характеристики. Например:


Из мешка
На пол рассыпались вещи.
И думаю,
Что мир —
Только усмешка,
Что теплится
На устах повешенного.

И это написано в 1908 году — словно увидел уже тогда Хлебников и первую мировую войну, и крушение старого мира. Каким же даром предвидения надо обладать, чтобы в том же 1908 году, заглянув на десятилетия вперед, написать: Умночий и рабочий — два дружные крыла (умночий — новообразование поэта: человек умственного труда, интеллигент, Виктор всегда старался не употреблять иноязычных слов с латинскими корнями и заменял их на русские).

А размышления о судьбах России, непоколебимая вера в нее:


Пребудешь темным ликом
Всегда — везде — для всех великим.

И это написано в 1908 году, когда страна задыхалась под натиском реакции, когда кровоточили раны расстрелянной революции.

В будущем Велимир скажет ещё афористичнее о своей родине: Русь! Ты вся — поцелуй на морозе и своем отношении к ней:


Мне много ль надо? Коврига хлеба
И капля молока.
Да это небо,
Да эти облака!

Только это небо и эти облака!

Таковы некоторые итоги напряженной душевной работы и творческих поисков Виктора в бытность его студентом Казанского университета. Но все это происходило внутри него! Он не только не пытался напечатать свои стихи, но и не показывал их никому. В.И. Дамперова пишет в воспоминаниях:



         С Хлебниковым я познакомилась в Казани за два или полтора года до его отъезда в Петербург (т. е. в 1906 году, — В.А.). Он был студентом-естественником и часто бывал у нас. Был он застенчив, скромен, знакомств почти не поддерживал, товарищей почти не имел, мы были, вероятно, единственным семейством, в котором он чувствовал себя просто. Приходил он ежедневно, садился в углу, и бывало так, что за весь вечер не произносил ни одного слова; сидит, потирает руки, улыбается, слушает. Говорил очень тихим голосом, почти шепотом, это было странно при его большом росте. Но иногда говорил и громко. Шепотом же говорил скорее от застенчивости. Был неуклюж, сутулился, даже летом носил длинный черный сюртук. В университете работал довольно усердно, но уже в то время увлекался литературой: ходил с номером журнала «Весы», очень любил Сологуба и любил декламировать его стихи. Сам он писал уже в та время, но скрывал это — от той же застенчивости. На вопросы отвечал, что это пустяки, и однажды он с моим братом проходил часа три на морозе, пока решился сказать, что написал стихи ‹...›


Так мало знали о Хлебникове даже самые близкие ему люди...

Все изменилось лишь весной 1908 года. Решение было принято окончательное, выбор сделан. 31 марта Виктор посылает письмо к известному поэту Вячеславу Иванову. К письму было приложено 14 стихотворений. В том же году он уезжает в Петербург.

Время студента-естественника Виктора Хлебникова кончилось. Начиналось время поэта Велимира.


Воспроизведено по:
Страницы славной истории: Рассказы о Казанском университете. Казань, 1987. С. 184–200.

———————

         Примечания В. Молотилова 

1 Ныне это дом №7 по улице Батурина (бывшая Односторонняя пересыльного замка), в котором располагается Городской онкологический диспансер.
2 Встречается упоминание о Николае-Павдинском чугуноплавильном и железоделательном заводе, построеннном уральским горнозаводчиком Максимом Максимовичем Походяшиным (1721–1781) в 1763 г., однако более известен Николае-Павдинский медеплавильный завод, основанный в 1757 году. Т.о., Павдинский завод — производственное объединение. Бытует понятие Павдинский Урал: “В минералогических коллекциях встречаются красивые штуфы кварца с малахитом, происходящие из Павдинского Урала — старой Николае-Павдинской дачи, центром которой был Николае-Павдинский завод (ныне поселок Павда Свердловской области). Малахит в виде радиально-лучистых плоских агрегатов на кварце. Кварцы, окрашенные малахитом, находили в старых выработках Мурзинского рудника, заложенного на крутом склоне правого берега реки Мурзинка; в отвалах на реке Рудная, в заброшенных Покровском и Воскресенском рудниках, среди окисленных руд, разрабатывавшихся со времен М.М. Походяшина Симеоновского, Ивановского и Ключевского рудников, и даже в самом селении Николае-Павдинского завода.”
3 Весною 1905 года, частью на средства Казанского Общества Естествоиспытателей, нам удалось поехать на Павдинский завод, расположенный по восточному склону северной части Среднего Урала, на расстоянии около 60 верст к северу от города Верхотурья. Окрестности Павдинского завода были исследованы в прежние годы Сабанеевым.
Местность эта была замечательна не только девственной, чрезвычайно разнообразной благодаря присутствию гор тайгой, но и огромным заводским прудом, на котором весной и осенью останавливалась масса пролетной водяной птицы; но, к сожалению, этот пруд был спущен задолго до нашего приезда, и теперь пролетная водяная птица останавливается в сравнительно незначительном количестве. Рельеф почвы окрестностей Павдинского завода довольно разнообразен: большие низины лога чередуются то с более возвышенными местами, то с неровной поверхностью, покрытой увалами и сопками; в некоторых местах расположены большие горы, по местному — камни. На западе расположен Магдалинский камень (высота 709 м), Лялинский камень (852 м), к востоку тянется Сухогорский камень (1.200 м), Конжаковский камень (около 1.572). Конжаковский и Сухогорский, в особенности первый, состоят из целого ряда вершин, голых скал, соединенных лесистыми или безлесными хребтами. Речки и ручьи довольно многочисленны. Имея характер горных, они обычно текут с шумом и грохотом по камням, бросая пену на берега. В среднем поясе гор очень многочисленны маленькие ручейки, текущие под камнями россыпей. Стоит только прислушаться, чтобы услышать то здесь, то там их мелодичное журчание. Из древесных пород Павдинской дачи наблюдается больше всего сосны — около 40%, ели — около 20%, пихты — около 15%, лиственницы и кедра около 10% и около 5% березы (процентное содержание пород в тайге и высота гор, выраженная в метрах, взяты из статьи Сидоренко Поездка на Павдинский завод). Хотя количество древесных пород немногочисленно, характер тайги, благодаря неровному рельефу почвы, чрезвычайно разнообразен. Наиболее низкие места — болотистые берега озер, болота, часто тянущиеся на много верст, имеют характер, близкий к моховым северо-средне-русским болотам; такие же чахлые, редкие сосенки и сплошной моховой ковер под ними, весь усыпанный прошлогодней клюквой, и лишь иногда присутствие чахлых кедров и бородатого лишая сразу напоминают о севере. Такие места очень слабо заселены. Кое-где видны следы белых куропаток, оленей, медведей, редко-редко залетит ореховка или синица и лишь свиристели регулярно прилетают полакомиться прошлогодней клюквой, да по веснам летят на них токовать тетерева. В общем, болота производят гнетущее впечатление своей мертвенностью. Кажется, все живое лишь мимоходом бывает в них. Несколько более высокие места обычно заняты мшистыми густыми кедровниками, такими же густыми, часто трудно проходимыми ельниками, пихтовниками или соснами. Как и болота, они отличаются безжизненностью, в особенности в наиболее густых местах. Изредка прозвучит песнь дрозда или вьюрка, пролетят синицы или кукши, и лишь в период созревания орехов кедровники сильно оживляются массами прилетевших ореховок. Приблизительно на такой же высоте по долинам рек и на пожарищах встречаются густые березняки. Почва в березняках бывает обычно покрыта мхом, ягодниками и травянистыми растениями. Это наиболее оживленные места тайги. Здесь охотно гнездуют тетерева, вальдшнепы, встречаются выводки глухарей, рябчиков; массы мелкой птицы оглашают эти леса своим пением; особенно здесь многочисленны овсянки, коньки, пеночки и синички-гаечки; налетают хищники, сойки, кукши; в тех же местах, где над березняком подымается отдельные деревья лиственниц, бывают заняты раскидистыми, не очень густыми, но часто огромными соснами, елями, кедрами, пихтами; иногда лес бывает смешанный. Но особенно характерен для этого пояса мачтовой бор. Это, так сказать, пояс наиболее мощной тайги. Выше по горам картина начинает повторяться, но в обратном порядке: сперва не очень большие, часто чрезвычайно густые ельники, сосняки, пихтовники, кедровники, затем на границе лесов, у гольцов, характер растительности начинает меняться, приближаясь к растительности болот, но лишь со следами долгой борьбы с ветром: деревья не только чахлые, но страшно изогнутые и часто стелящиеся; не стелясь, выше всех заходит лиственница. На гольцах среди лиственниц часто встречаются деревья с древесиной спирально закрученной. По-видимому, благодаря этому закручиванию, дерево часто лишается коры и гибнет; по крайней мере, у вершин очень много встречается таких оголенных, отмерших деревьев. Среди них на вершине Конжаковского камня нам удалось встретить дерево удивительной формы: древесина ствола у него так сильно закрутилась, что кора почти вся погибла и отпала за исключением узкой полоски, спирально обмотавшей ствол. Края у этой полоски сблизились и слились, как бы образуя новый ствол, дающий жизнь вершине с ветвями. На вершинах деревья пользуются всяким прикрытием от господствующего ветра, с удивительной точностью принимая контуры скал и камней, за которыми они таятся. Наконец, на самых вершинах наиболее высоких — камней — деревья почти совсем отсутствуют, занимая ямы, расщелины и промежутки между скалами. Сходство в распределении растительности книзу и кверху средней части гор, как кажется, можно всецело обьяснить влажностью, так как на вершинах чрезвычайно часто выпадают дожди и сильная роса, и почва там не менее влажна, чем на болотах: часто при ходьбе по оленьему мху вода буквально, как из губки брызгала во все стороны.
По замечанию местных жителей, когда в долинах стоит пасмурная погода, на горах уже идет дождь. Должно быть, вершины этих гор, достигают высоты, на которой ходят обычно низкие облака, как предметы холодные, вызывают выпадение осадков в виде дождей или росы. В среднем же поясе гор количество воды наименьшее, так как здесь она протекает, собравшись в ручьи и речки; если пренебречь почвенными условиями, эта сравнительно малая влажность и дает возможность деревьям особенно сильно разрастаться. Но нужно заметить, что перемены в характере растительности по вертикальному направлению заключаются не столько в смене одних видов другими, так как нередко одна древесная порода покрывает полосу горы снизу доверху, сколько в изменении индивидуального вида растений: внизу растительность слабая, развесистая и сравнительно нежная; к среднему поясу она делается более мощной, а к верхнему опять делается чахлой и более грубой, что, нужно думать, обьясняется влиянием ветра. В особенности это заметно на бородатом лишае: внизу он мягок, как овечье руно, и достигает длины аршина и более, кверху он грубеет, укорачивается, на предельной же высоте он встречается в виде короткой, густой, около вершка длиною, щетины ‹...›
(Цит. по Орнитологические наблюдения на Павдинском заводе В.В и А.В. Хлебниковых [1905], 1911)
4 Павдинский камень лежит под 29° 30' с.ш. и 76° 58' в.д., в 7 в. от водораздела, в 70 в. от Богословска и в 36 в. от Николае-Павдинского селения — завода. Дорога к камню идёт всё время лесом и нередко болотами. Ехать можно верхом.
Восточный склон горы чрезвычайно крут, но западный очень отлогий и по нему можно ехать до самой вершины. Вершина горы представляет 2 величественные пирамидальные сопки, по Терлецкому 3.690 ф., а по Гофману 3.135 ф. высоты. С них открывается один из величественных видов. К с. от П. камня лежат горы Б. и М. Колпаки, имеющие абс. высоты 1.237 анг. ф., Семичеловечный, Токайский и Сухогорский; последний кончается Чёрным камнем, который огибается р. Лобвою. Колпаки имеют конусообразную форму. Б. Колпак соединяется высоким седлом с Семичеловечным к., вершина кот. Имеет вид террас, усеянных обломками скал. Через отроги Пав. к. проходит дорога из с. Ростеса в Верхотурье (Цит. по Весновский В. Иллюстрированный путеводитель по Уралу)

Павдинский Камень (карта)

———————

         Об авторе

         В июне 1997 года исполнилось 60 лет со дня рождения Вячеслава Васильевича Аристова, почти 30 лет возглавлявшего отдел рукописей и редких книг (ОРРК) Научной библиотеки им. Н.И. Лобачевского Казанского университета (НБЛ).
         Вячеслав Васильевич родился 16 июня 1937 г. в г. Спасске Татарской АССР, в семье педагогов. Его отец, Василий Максимович, работал в то время учителем истории, мать, Нина Георгиевна, — учительницей русского языка и литературы.
         В 1953 г. Аристовы переехали в Казань. В 1955 г. Вячеслав окончил казанскую среднюю школу №2 и поступил на отделение русского языка и литературы историко-филологического факультета Казанского университета. Окончил университет в 1960 г., получив специальность “филолог, учитель русского языка и литературы средней школы”.
         Учительствовать В.В. Аристову не пришлось. 12 августа 1960 г. он начал работать в НБЛ. Проработав некоторое время в отделе обменно-дублетного фонда, он в том же году перешел в ОРРК. Уже первые месяцы деятельности Вячеслава Васильевича в ОРРК ознаменовались существенным результатом: в 1961 г. вышел в свет подготовленный им 7-й выпуск описания рукописей НБЛ «Материалы цензурного комитета при Казанском университете, 1812–1827 гг».
         Еще через год в 11-м выпуске описания рукописей НБЛ «Неизвестные страницы литературной жизни казанского студенчества 30–40 гг. XIX в.» была опубликована статья В.В. Аристова «Диссертация кирилло-мефодиевца И.Я. Пасяды», содержащая новые сведения о соратнике Т.Г. Шевченко. Статья вызвала интерес со стороны украинских исследователей.
         Вскоре в работе Вячеслава Васильевича в библиотеке наступил перерыв, вызванный тем, что в марте 1962 г. он был направлен на год преподавателем русского языка на Кубу. Вернувшись в Казань, Вячеслав Васильевич снова погружается в книжные и рукописные богатства университетской библиотеки. В последующие несколько лет он опубликовал неизвестное письмо Н.П. Огарева профессору Казанского университета И.М. Симонову, статью о казанских списках «Горе от ума» А.С. Грибоедова, подготовил большую статью о Казанском обществе любителей отечественной словесности (статья многие годы оставалась в рукописи). Основной труд В.В. Аристова этого периода — описание рукописей НБЛ (вып. 15) «Материалы по истории Казанского университета первой половины XIX в.» (1968), являющееся незаменимым справочным пособием о важной части фонда ОРРК.
         25 октября 1965 г. В.В. Аристов назначен заведующим ОРРК и занимал эту должность до конца своих дней.
         К концу 60-х годов в основном сформировался профиль Аристова-ученого: книговед, краевед, изучающий культурную, литературную жизнь Казанского края конца XVIII – первой четверти XX вв., историю Казанского университета, НБЛ, ее книжные и рукописные фонды.
         Наиболее полно и рельефно интересы и замыслы В.В. Аристова выразились в трех его книгах: «Подарок декабриста» (1970), «Все началось с путеводителя...» (1975), «Казанские находки» (1985) (вторая книга написана совместно с Н.В. Ермолаевой). Это сборники очерков о книгах и рукописях, хранящихся в НБЛ, о литераторах, живших в Казани или как-то с ней связанных, о казанских библиофилах и т.д.
         В книгах В.В. Аристова повествуется о первом сборнике А.А. Блока «Стихи о Прекрасной Даме» с его автографом; о первой русской печатной книге — «Апостоле» Ивана Федорова, приобретенной для библиотеки Казанского университета стараниями Н.И. Лобачевского; о книгах с автографами Н.Я. Бичурина, К.Э. Циолковского; об изданиях, принадлежавших А.Н. Радищеву, М.И. Муравьеву-Апостолу; о книге, подаренной великой женщине-математику С.В. Ковалевской, которая затем передала ее в Русскую Тургеневскую библиотеку в Париже... Ряд очерков — о людях не очень известных, полузабытых или совсем забытых, но оставивших след в культурной жизни Казани: о М.С. Рыбушкине, В.И. Полянском, Н.К. Баженове, В.П. Невельском и др. (подзаголовок первой книги так и называется: «По страницам неизвестных рукописей и забытых книг»).
         Очерки, вошедшие в книги, разные по замыслу: и короткие повествования о каких-либо книгах, рукописях, людях, и обширные очерки, написанные со скрупулезным использованием всех имеющихся источников, насыщенные множеством фактов и имен. Вячеслав Васильевич первым подробно изучил жизнь и деятельность журналиста и историка М.С. Рыбушкина, поэтов Н.М. и Л.Н. Ибрагимовых, такие интересные явления культурной жизни Казани, как журнал «Заволжский муравей» (1832–1834), библиофильство 20-х годов нашего века. Не подлежит сомнению его вклад в исследование деятельности Казанского общества любителей отечественной словесности, темы “А.С.Грибоедов и Казань” и т.д.
         Книги В.В. Аристова написаны живо, увлекательно. Читателей заинтриговывают и пути авторского поиска, и судьбы книг и рукописей, нашедших последнее пристанище в НБЛ, и судьбы людей, их успехи, неудачи, разочарования. Он умеет “разговорить”, казалось бы, ничем не примечательные издания и документы, сделать их интересными собеседниками, рассказывающими о себе и о своем времени. Его книги, раскрывающие многие страницы культурного прошлого Казани, сами стали примечательным событием культурной жизни города, событием в краеведении.
         На протяжении всей своей творческой деятельности В.В. Аристов глубоко интересовался историей Казанского университета, был прекрасным ее знатоком. Он принял активное участие в создании фундаментального сборника документов и материалов Н.И. Лобачевского «Научно-педагогическое наследие. Руководство Казанским университетом. Фрагменты. Письма.» (М.: Наука, 1976), подготовив совместно с Н.В. Ермолаевой разделы о ректорской и библиотечной деятельности знаменитого математика. Вячеслав Васильевич — один из авторов и редакторов книги «Казанский университет, 1804–1979: Очерки истории», приуроченной к 175-летию университета, автор научно-популярной книги «Страницы славной истории. Рассказы о Казанском университете» (1987). Неоднократно обращался он к деятельности известного профессора Казанского университета И.М. Симонова, участника русской кругосветной экспедиции под руководством Ф.Ф. Беллинсгаузена и М.П. Лазарева, открывшей в 1820 г. Антарктиду. В 1990 г. Вячеслав Васильевич осуществил первую полную и точную публикацию основного труда Симонова об этой экспедиции — записок «Восток» и «Мирный» , рукопись которой хранится в ОРРК НБЛ. Записки вошли в состав сборника «Два плавания вокруг Антарктиды», изданного Казанским университетом. Специалисты и любители географической литературы получили в свое распоряжение одно из самых ярких описаний отечественных морских путешествий.
         Еще в 1970 г. В.В. Аристов начал работу над книгой о библиотеке Казанского университета, освещающей первые десятилетия ее существования. Книга, написанная совместно с Н.В. Ермолаевой, увидела свет в 1985 г.: «История Научной библиотеки им.Н.И. Лобачевского (1804–1850)». Это единственная научная монография по истории библиотеки Казанского университета и одна из немногих книг по истории университетских библиотек России. Решением ректората Казанского университета авторам книги присуждена университетская премия первой степени и присвоено звание Лауреат университетской премии 1986 г.
         Наверное, многие казанцы и не только казанцы знали Вячеслава Васильевича прежде всего как постоянного автора местных газет: «Советской Татарии», «Комсомольца Татарии», «Вечерней Казани» и др. Количество опубликованных им статей (свыше 300), тематика их убедительно свидетельствуют о разносторонности его интересов, о журналистском даре. Конечно, преобладают книговедческие и краеведческие материалы, обращенные в прошлое, но были также серии статей о кубинских впечатлениях и встречах, о партизанском движении на Витебщине в годы Великой Отечественной войны, о природе Татарстана и ее охране, современных городах и весях республики. Несколько статей опубликовано им в газете «Книжное обозрение». Были еще и радио- и телевыступления, написаны доклады для научных конференций в Казани, Ленинграде, Тарту и других городах, сценарии документальных теле- и кинофильмов (в том числе сценарий телефильма о Н.И. Лобачевском).
         Писал Вячеслав Васильевич легко, быстро, почти ничего не поправляя и не зачеркивая. Многие страницы его рукописей могут казаться переписанными набело. За легкостью пера стояли не только литературные способности, но и ясный, быстрый, независимый ум, огромная эрудиция, блестящая память. Вяч (так звали В.В. Аристова многие друзья и коллеги) не признал шариковые ручки, считал, что они слишком жесткие и мешают быстро писать.
         Разумеется, научные, литературные занятия В.В. Аристова составляли только часть его деятельности в библиотеке. Консультирование читателей ОРРК, проведение экскурсий, организация выставок, составление справок по поручению дирекции библиотеки и ректората университета, командировки, участие в общественной работе (неизбежный атрибут ушедшей эпохи) — вот далеко не полный перечень того, чем занимался Аристов.
         Многие годы зарплата Вячеслава Васильевича ничем не отличалась от весьма скромной зарплаты других заведующих отделами библиотеки. Мало что давало ему и звание “Заслуженный работник культуры Татарской АССР”, которым он был удостоен в 1980 г. Литературные гонорары были скудными и нерегулярными, не говоря уже о том, что они никак не соответствовали большим затратам творческих и нервных усилий. Для того, чтобы обеспечить себя и свою семью, приходилось искать дополнительные обязанности. Много сил и времени отняла у него работа в качестве внештатного литературного редактора Издательства Казанского университета.
         В последние годы В.В. Аристов готовил четвертую книгу по итогам своих книговедческих и краеведческих изысканий, буквально по крупицам выявлял сведения о казанском периоде жизни известного поэта Велимира Хлебникова. Были и другие замыслы и планы. Но 12 июня 1992 года Вячеслав Васильевич внезапно умер, не дожив даже до 55 лет. Через несколько месяцев после рокового дня вышли отдельными изданиями две давние работы В.В. Аристова : «Первое литературное общество Поволжья. (К истории Казанского общества любителей отечественной словесности в 1806–1818 гг.)» и «Во поле березонька стояла... Литературные поиски» — о поэтах Н.М. и Л.Н. Ибрагимовых. Только вторую из этих работ автор сам сдал в печать, первую же, написанную еще в 60-е годы, успел лишь извлечь из своего архива с намерением наконец-то опубликовать.
После смерти Вячеслава Васильевича опубликованы и до сих пор продолжают выходить и другие его произведения.
         Горько сознавать, что Слава умер так рано. Судьба одарила его талантом, он нашел свое призвание, всю жизнь занимался любимым делом, осуществил многие замыслы, сказал свое слово в науке, но та же судьба безжалостно оборвала его жизнь.
         Вячеслав Васильевич многим обязан библиотеке Казанского университета. Она стала для него вторым домом. Работа в ней определила направления его деятельности, способы и формы самовыражения. Только в этой библиотеке, с ее богатейшими книжными и рукописными фондами, он мог создать свои книги. Он гордился библиотекой и тем, что работает в ней, но и библиотека гордится Аристовым, продолжившим и обогатившим ее духовные и творческие традиции.
         К 60-летию со дня рождения Вячеслава Васильевича Аристова сотрудниками ОРРК НБЛ организована выставка. На ней представлены его опубликованные труды и рукописи, печатные издания, фотографии и другие материалы. Основу выставки составили материалы, хранящиеся в ОРРК. Ряд экспонатов предоставила дочь В.В. Аристова — Галина.

         1. Источники и литература: НБЛ, ОРРК, ф. 23, Личный архив В.В. Аристова;
         2. Основные работы В.В. Аристова: [Библиогр. список Сост. В.И. Шишкин] //Татарстан, 1992, N9/10. С. 68–69;
         3. Ермолаева Н.В., Шишкин В.И. Судьба // Казанский университет: Время, события, люди. Казань, 1994. С. 101–104.

В. Шишкин, заведующий отделом рукописей и редких книг
Научной библиотеки им. Н.И. Лобачевского Казанского государственного университета.





———————

Заглавное изображение заимствовано:
Tom Otterness (b. 1952 in Wichita, Kansas, US).
Playground. 2007.
Bronze, edition of 6. 914.4×927.1×746.8 cm.
Located on 42nd Street in the public park next to the Silver Towers, between Tenth and Eleventh Avenue.
It’s just before the West Side Highway on the way to the Circle Line Pier, New York City, US.
http://www.flickr.com/photos/jpinlac/4695235272/
Manhattan’s Bronze Guy

         Playground, a Tom Otterness sculpture cum anthropomorphic architecture, cum dreamy play area is a reclining behemoth. The gentle giant is a whirl of fun and fancy, an open invitation for children to play and for adults to rekindle a spark of childlike wonderment. ‹...›
         For scale, think of Gulliver among the Lilliputians. Otterness’ creation is of such gargantuan proportions that kids can slide down its lower legs and one of its arms. A swing hangs from its flexed knees and the figure’s head is hollow allowing for a pint-sized observation deck looking out on the world below from an elevation of nearly 20 feet. There are also numerous tiny size people interspersed throughout the installation that will endear themselves to the toddler set.
         Playground creator Tom Otterness comments on ‹...›
         „As is my way I typically like to mess with the scale especially to the way the kids would think. You know a lot of it is not just physical play but it’s sort of mental play too. I wanted to do this kind of Alice In Wonderland kind of approach to how does the scale of the sculpture effect the kids’ perception of their own size. They come to this huge figure and then feel really small and then go to the little tiny figures that are all over it and feel really enormous. You can climb up inside of the head and look out of the eyes. All of a sudden you’ve got a 35 ft. body in front of you. It’s like Gregor in Kafka’s Metamorphosis. ‹...›
         I make these enormous things and for a work like Playground I can imagine little kids running up to it and locking in on a little tiny figure and kind of ignoring the whole big thing you know. Sometimes you get surprised. At different installations, I find kids talking to the little figures, or running back and forth and pouring water into the ear of a figure on the ground. They just get really engaged in the little tiny guys and sometimes the bigger thing doesn’t matter to them as much. ‹...›
         Almost all my sculptures are meant to be play pieces. The first really major public one was down in Battery Park, down by Stuyvesant High School. It’s been 15 almost 20 years and it’s getting much used down there. There’s maybe a 100 small figures — a very complicated project an kind of a Wall St. thing. In another playground down south from that in the same park I’ve got a dodo bird. A world that’s a dodo bird and a fountain. Kids climb and play on that all the time. The idea is that the work’s off the pedestal that it’s sitting by a bench next to you. It’s meant to be climbed on and handled. ‹...›
         I haven’t got to see them on this piece. I’ll get to watch that in the spring. But close to my house on East Houston and Essex Streets is Public School PS 20. I donated a big frog there that the kids climb on all the time. I often go to the school to give lectures. When Playground flashed up during a slide show you should’ve heard them. There was a loud WHOAAAH that moved through the auditorium. I wish I had a recording. ‹...›
         I’ll tell you the truth I didn’t spend much time in playgrounds. I went to the creek you know. We had a creek behind our house. I caught frogs and snakes, crawdads, whatever we could get our hands on back there and that was the adventure. Sometimes I try to bring that feeling, it’s like a little tiny world. You know kids get into that. You’re looking really carefully for really small things and I try and bring that experience into my pieces for the kids growing up in New York City. We did have playgrounds where I grew up in Kansas and I spent some time at them. I remember really hot slides. We cranked around on the swings and stuff. The playgrounds were pretty basic“.
http://playgroundology.wordpress.com/2010/01/15/manhattans-bronze-guy/


Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
           карта  сайтаka2.ruглавная
   страница
исследованиясвидетельства
                  сказанияустав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru