ам скажу: cведение счётов. Обидели его. Бедняжка. Обидели, теперь отыграюсь. Называется лелеять в сердце терние досады. Себе же хуже, спросите у Достоевского. Help! Эй, кто-нибудь! Auf die Hilfe! Heda!Юрий Маркович спасался дедовским способом, ни разу не прибегнув к услугам самиздата: стоило гнойнику затокать, извергал эту гадость в ящик стола. Выкинуть всегда успею, дескать.
Б-бах, новая Россия с новыми русскими, бесшабашными и легкоголовыми. Некто Кувалдин берётся издать расхристанного по самое немогу Нагибина. Зовём в Красную Пахру Кувалдина, и под икорку с водочкой передаём из полы в полу рукопись.
С какой стати сырьё и чохом. Сырьё и чохом — Дневник Эжена Делакруа. Поразительная близорукость: через губу о Берлиозе. Сядь, подумай, вымарай. И Шопена вымарай, не позорься.
Самолично выбранные места, тщательно выстроенное предисловие — вот что такое Дневник Юрия Нагибина. Своя рука владыка. Сам себе Авгий, сам себе Геракл.
Именно Авгиевы конюшни. Свежак отлежался перегноем. Берём вилы-тройчатки, и закипела работа.
Дурака работа любит. Работа по воздвижению навозного холма на задворках конюшен очень любит дурака Авгия, ныне Геракла. Умный вспомнит о тележнике и закажет ему гужевые средства передвижения: молодое вино в старые мехи не льют, выдержанное в новые — за милую душу.
И вот Геракл оценил на глазок объём работ и заказал потребное количество добротных фур (Die Fuhre), накинув пару-тройку про запас. Почему не обойтись одной? Потому что уговор очистить конюшни в один присест. Именно присест, за письменный стол. Почему германские фуры, а не русские телеги?
NB. Eine (ganze) Fuhre Neuigkeiten = воз (куча) новостей; телега (разг.) — письменное сообщение, содержащее отрицательное описание кого-либо или чего-либо, ложные обвинения кого-либо в чём-либо; донос. NB ist beendet.
Ну их, эти русские телеги: ещё муха не сидела, а уже смердят нужником. То ли дело фуры.
NB. Та же самая телега, только крытая. Поверх дуг из древесины вяза натянута воловья кожа или парусина. Имеем кузов. Больше никакой разницы с телегой.
— А можно без кузова, но чтобы всё равно фура?
— Nein, Herr Herkules. Sie irren sich. Без кузова всё на виду. Хотите отрицательное описание кого-либо или чего-либо, но желательно не прослыть доносчиком — заказывайте наши фуры. Чего вы добиваетесь этим гноем души (Den Eiter der Seele), в конце-то концов? Фурора. Sie wollen die Furore erzeugen. Вот и договорились. NB ist beendet.
Порядочек. Зовём Кувалдина: запрягайте, хлопцы, кóней. Кувалдин сцепляет фуры поездом и утаскивает единолично, как владимирский тяжеловоз: хлопцы обязательно уронят наш фурор куда-нибудь себе налево.
Геракл, он же Авгий, потирает руки: успею при жизни вкусить от плодов своей предприимчивости. Баснословно тучные плоды, аки виноград земли обетованной при Иисусе Навине. Чтобы доставить в давильню одну такую гроздь, нанимали двух дюжих батраков, Льва Аннинского и Вадима Кожинова.
Более чем оправданные надежды: лежалый свежак есть перегной, он же гумус (humus ¦ Der Huminstoff ¦ terreau, humine, terre végétale ¦ mantillo ¦ umo). Василий Васильевич Докучаев (1846–1903) доказал как дважды два, что только при высоком содержании гумуса в почве растительность прирастает и плодоносит в полную силу. Если вынести освещение, увлажнение, градобитие, заморозки, землетрус, потраву псовой охотой и расхищение грызунами за скобки, разумеется.
Закрытый грунт на перегное — вообще песня. Мурманские огородники не дадут соврать: незаменимая вещь для выгонки зелени в теплицах. Отпрыск благополучной семьи переспал с подёнными записями Нагибина под подушкой, и вот уже мама шлёт в Красную Пахру восторженный отзыв: покончено с рукоблудием сына и не спишется ли Алла Григорьевна с дочуркой, подсевшей на забавы Марлен Дитрих.
Но Бог судил иное: днями после блинков с икоркой под водочку расточитель сих благ впервые в жизни присоединился к большинству. Оказывается, гутенбергировать подённые записи — дурная примета. Одна только мысль предать их огласке смерти подобна, вот так. То же самое в дикой природе: пурга надоела, ждём первую ласточку, вестницу весны. И не мы одни: вон как беснуются мартовские коты. Короче говоря, пример Нагибина — другим наука.
Но Боже мой, какая скука эта кичливая отсебятина Кувалдина. Слегка раздражает, когда дворня корчит барина. Сплясал под чужую дудку, а потом щёки надул: ты да я да мы с тобой. Кабы сам заставил Нагибина откалывать коленца, тогда надувай на доброе здоровье, даже похвалю: вылитый Диззи Гиллеспи.
Дудки бывают разные, да. Медные духовые и деревянные духовые. Медные произошли от морской раковины, деревянные изобрёл бог плодородия и скотоводства Пан, дуя в полые стебли разной длины. Die Mundharmonika ist eine Tochter der Flöte des Pans. При звуках какой трубы встрепенётся, бывало, старый конь? Боевой. Боевые трубы искони медные; cледовательно все до единой деревянные дудки — Die Mundharmonika, гобой, английский рожок (итал. corno inglese, фр. cor anglais, нем. Englisch Horn), кларнет, свирель (сопелка), флейта, фагот, зурна и дудук — отпадают. Старый конь обязательно встрепенётся под горн (Horn нем. — ‘рог’), валторну (Waldhorn нем. — ‘лесной рог’), альпийский рог (Alpenhorn), флюгельгорн (нем. Flügel — ‘крыло’ и Horn — ‘рог’), корнет (cornetto итал. — ‘рожок’), корнет-а-пистон (фр. cornet à pistons — ‘рожок с поршнями’), тромбон (итал. trombone — ‘большая труба’), тубу (итал. из латинского tuba — ‘труба’, англ. tuba, нем. Tuba, фр. tube), букцину древних римлян (от bucca — ‘надутая щека’), татарский быргы, ухэр-бурэ (‘рёв небесного слона’) монголов и бурят, бхури бенгальцев и др.
Старый конь безусловно встрепенётся и даже вострепещет при звуках горна и тому подобное, а вот пойдёт ли он в пляс? Ни в коем случае. Даже сивый мерин Михалков не пойдёт, что говорить о жеребце Нагибине. Томить не в моих правилах: Сергей Михалков плясал исключительно под фанфары (итал. fanfara, от фр. fanfare — хвастовство; шумное изъявление чувств; шумное заявление), Юрий Нагибин — только под карнай.
Семисаженная латунная труба с прямым, реже с коленчатым стволом и колоколообразным раструбом, совершенно верно. Нет, мимо. Не Маяковский.
„А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?” — спросил однажды мальчика Юру дядя Володя, друг семьи. Слывёт хамоватым, и вдруг обращение на вы к пацанёнку. Вопиющее несоответствие, я тоже так подумал.
Если забыть, что Маяковский будетлянин, такая чопорность ошеломит даже японцев, известных бескрайним попустительством детворе. Памятуя — ничего удивительного. Маяковский знал, чем пожизненно ушибить писателя. Сумеешь сочетать флейту Пана с водосточной трубой (waste water and excrement conveyed in sewers ¦ Den Kanalisationskollektor ¦ cloaca de Moscou) — печальник земли Русской, не сумеешь — малохольный скулёжник, завывала из подворотни, хлюпик, нытик, визгун и всё такое.
И коренной москвич Юра Фрумкин стал деревенщиком Юрием Нагибиным. Какой ещё Тальберг. Какой ещё Левенталь.
Налицо заурядное для родовых прозвищ ашкенази, говоривших на западном идиш, окончание ‘таль’ (от нем. Tal — долина, дол; падь; впадина, неровность почвы; zu Tal(e) fahren = ехать вниз по долине), и это немедленно сбивает с толку. В шорах западного идиш, с его благоуханными Блюменталями (‘Цветущая долина’), Зонненталями (‘Солнечная долина’), Розенталями (‘Дол, поросший шиповником’) и Лилиенталями (‘Лилейная падь’), родовое прозвище Левенталь — заумь.Юрий Маркович Фрумкин. Ни капли не похож на отца — Белла Ахмадуллина клянётся, что даже в языке (die Zunge, aber nicht die russische Sprache) бывшего мужа с отвращением осязала белую кость русского крепостничества.
Пиррова победа, если вдуматься: дворянская показуха (Potemkinsche Dörfer) матери пересилила, но еврейская выносливость (der Abzug der jüdisch) отца изошла в солнечное сплетение (Das Sonnengeflecht). Да какая выносливость: Амедео Модильяни спился от зависти, Нильс Бор без боя уступил дорогу Вернеру Гейзенбергу, а Чарли Чаплин подался в цыгане!
Но речь не о расовой сшибке (Die Schlägerei der Genotypen) в отдельно взятой личности, а о трубе. Под которую однажды сплясал Юрий Маркович. О карнае, да.
Не перегной дневников, а свежак челобитных (jemanden um etwas ersuchen). Последнее даже мне кажется смелым заявлением, поэтому сначала раскрою причину обнародования: авось привыкну.
Хорошее родовое прозвище Кувалдин, куда лучше Молотилова. Если ты кондовый первопрестольщик, а я понаехал тут — Кувалдин ого-го. Совершенно другое дело в сельской местности. Деревенские Молотиловы в леготу ставят на место дачников Кувалдиных: как называли при царе Горохе кузнечный молот балдой, так и называют.
Лично я страшно далёк от потомственного горожанства: до призыва в Красную Армию широко известный — благодаря произведению «Формула Куликова» — Серёжа Молотилов пахал землю. Пахал, боронил, сеял, жал, молотил: тятин возраст поголовно забрали на фронт, и образованный Серёжа бригадирил у малограмотных баб, включая маму.
И вдруг сын Вовочка известного своей неиссякаемой уживчивостью Серёжи Молотилова сводит старые счёты. У прохожих на виду. В переводе на язык древних римлян (см. лат. ‘furunculus’, от ‘furiare’, приводить в ярость) — давит чирей в широко распахнутый глаз посетителя сайта «Хлебникова поле».
Не прыщ минутного раздражения, а многоглавый, сочащийся гноем нарыв души. Одна глава, вторая глава, третья глава и продолжение следует.
Грех-то какой. Мама дорогая, грех-то какой: под самый занавес Великого поста, на Страстной седмице. Что делать, что же мне делать.
Немедленно заткнуться, вот что. Никаких побоищ. Слава в Вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение. Никаких побоищ и даже стычек.
Господи, а можно так: в Страстную седмицу мир и благоволение, а на Троицу — всем сёстрам по серьгам?
Тебе вредно поститься, дружок. Твои семь недель без минтая с картошечкой — семь недель ханжества, лицемерия и показухи. Тьфу на тебя.
Ах, так. Ну, сейчас я им покажу. Ну, я им задам. Граждане порядочные люди, внимание сюда: Мамаево побоище отменяется — раз; предлагаю почтить память Юрия Марковича Нагибина вставанием — два.
Нет желающих, и плевать. Прошу себя садиться. Почему крокодиловы. Обыкновенные человеческие слёзы.
Указанного числа гитлеровская Германия вероломно напала на СССР, а двадцать пять лет спустя клятвы Юрия Нагибина Распоряжением Президента РФ от 26 августа 2007 г. №437-рп. А.А. Мамаеву, И.В. Чудасову, Н.Н. Сиротину и О.А. Фадину было поручено подготовить CD «Дом-музей В. Хлебникова в Астрахани».
Подкрепляя Государственный заказ рублём, Президент особо подчеркнул своё желание ознакомиться с земным пристанищем В. Хлебникова не просто изнутри, а целиком изнутри, включая богатейшие фонды. Как известно, Владимир Владимирович то и дело шутит с намёком, вспотеешь вникать.
— Астрахань — город воблы и леща, — сказал Президент. — Я сам рыбак. Начитался в детстве Нагибина, и заболел рыбалкой. Один из любимых писателей, кстати. Он ведь и о Хлебникове написал. Да вы и без меня знаете.
— Знаем, знаем, — восторженно подхватили астраханцы, и ныне любой желающий может ознакомиться с fac simile Нагибина, заказав диск наложенным платежом.
Не так-то просто разобрать каракули, я тоже так подумал. Подумав, разобрал. Ох и давно это было: тридцать лет назад.
Так-так-так, тут что-то не так. Пока смирялся, пропустил самую первую писульку.
Сам вижу, нельзя проскочить мимо вкусовых пристрастий Ю. Нагибина. Чего-нибудь попроще, гм. Но это надолго, поэтому нетерпеливые прыгают на очередную прожелть, подцветку свежака. Попроще так попроще. Вот она, простота несказанная.
Вы уже знаете, чем заразил Нагибин Путина, теперь мой черёд тряхнуть стариной. Дело было так. Тринадцати лет отроду я проводил лето у бабушки, на родине отца. Деревня Берёзово (она же Малое Берёзово, она же Чувашево) после брежневского укрупнения приказала долго жить, но летом 1967 AD процветала со страшной силой. Лампочек Ильича всё не дождутся, зато радио в каждой избе орёт. Столбы не той мощности, я тоже так подумал.
— Что-то давненько не слыхать Никиту Сергеевича, — говорит мне, вечеряя под лучину, баушка Олья.
— Так его сняли.
— А живой?
— Вот уж не знаю.
— Дай Бог здоровья: пенцею нам колхозникам сделал.
А вы думали, почему это я в Хрущёва такой влюблённый. Баушкина работа.
Тоже самое и с Нагибиным: её рук дело. Подробности.
За неимением обоев, холодные сенки в избе внахлёст оклеены разворотами журнала «Огонёк». Оклеены и оклеены, всё равно читать недосуг: то рыбалка, то ныряем с плотика. Озеро прямо под окнами, называется Илясово.
Озёр в округе видимо-невидимо: Шарово, Дикое, Глубокое, Круглое. Илясово не широко, зато протяжно — вот бы и назвали Долгое. Нет, почему-то Илясово. Загадка. И деревня загадка: с тройным названием. Какое угодно напиши — всё равно письмо дойдёт. Главное, чтобы Туринский район. А то уйдёт в Берёзов, где Меншикова умучили.
Вообще-то Илясовых озёр близ Туринска целых три. Старопрежние, татарские названия. Багышевка, Мурза, Сусатка, Кокузовка, Балдашка (что я говорил про Кувалдина) — реки; Илясово, Бухтарасово, Азанкино — озёра; Шухруп, Шуфрук, Кибирева, Кальтюкова, Чукреево, Урусова, Усениново — поселения.
Бывшее Кучумово царство. Ермак Тимофеевич сплавлялся с Чусовой на Иртыш по Туре, покоряя Ивану Грозному сибирских татар. Карамзин, сам в прошлом татарин, пишет об этом с нескрываемым удовольствием. Власовцы пера не Солженицыным начались.
Змееобразные Илясовы озёра у Берёзова — старицы вихлястой Туры. Был или не был у Кучума мурза Ильяс, науке это не известно; а вот ил (сапропель, от греч. sapros — гнилой и pelos — грязь, ил) в озере действительно выдающийся: обеззараживает воду, можно смело пить. Озёрный перегной навсегда окрасил воду в цвет кока-колы и даже слегка подсластил — неисчерпаемая благодать березовлянам.
Усениново — коренное чалдонское село; Берёзово — приют блатных и нищих, смеётся Серёжа Молотилов. Молодая деревня. Основал её Роман Чувашёв, вот почему Чувашево. Сперва единоличная заимка, погодя понаехали Мингалёвы, Балакины, Новосёловы, Ильиных, Гусевы, Ершовы, Бушлановы, Пияйковы, Молотиловы. Неисчерпаемая благодать, вот и понаехали.
Молодая деревня: на пару с внуком первопоселенца Шуркой мы, бывало, процедим березовское Илясово бреднем от перéуси (самое узкое место, aestuarium Карпеевой речки) до самой переволóки (ещё не дальний конец, но Нижнее Илясово уже вот оно).
Шурка по колено в воде, я по самые ноздри. Босиком, но в толстых штанах и одевается телогрейка: может укусить ондатра. В телогрейке довольно-таки уютно, пока не обляжет всей тяжестью, когда выводняешься на берег. Одной рукой ухватился за лодку, другой придерживаешь клеч. Клеч в переводе с чалдонского — палка с верёвкой через плечо. Мой клеч всегда впереди шуркиного. Шурка чавкает ногами поодаль и бучит перед собой воду, чтобы рыба метнулась из тины в мотню. Надо знать, когда она ходит у берега, а не на глубине. Обычно мы с Шуркой прорежали тину без последствий для щурят и чебаков: ход рыбы знал дядя Ефим, да разве скажет.
Занятная подробность чалдонской вежливости: Ефим едва ноги передвигает, но для малолеток (ребятишка, робятишка) он дядя, ни в коем случае не дедушко. Тёта Фёкла, дядя Ефим — вот правильное обращение пацанвы к чужим старикам. Заглазно можно звать баушка Артемьиха, да. Войди в возраст, тогда разрешат звать по отчеству: Григорий Карпеевич, Илья Иосифович, Тихон Арефьевич.
Все чалдоны Чувашёвы нам сродни: Олья Артемьевна в девичестве была Чувашёва. Молотиловой она стала преступным образом, через грех предательства. Дело было так. Михей Молотилов вернулся с германского фронта сильно контуженный. Ещё не в Берёзово, а куда-то под Тобольск. Вдруг переселился, срубил избу и умер. Самый неказистый двор в деревне, тяп-ляп. И на том Царство Небесное дедушке Михею.
Осталась жена Александра и четверо детей мал мала меньше: Николай, Клавдия, Екатерина, Мария. На руках у Кольши мама и трое девок, а он сызмалу пристрастился лесовать, спит с ружьём в обнимку.
Одной дичиной сестёр даже в бесприданницы не воспитаешь, надо садиться на землю. Неохота. Или так: взять за себя работницу. Подходящих девок на выданье в Берёзово нет, идём в Пузыри сговаривать Олью.
Олья неудачно вышла замуж из Мингалей в Пузыри, за больного Илюху. Появляется ружейный стрелок Тургенев из Берёзова, на три года моложе Полины Виардо. Олья, иди за меня, всё равно Илюха не жилец. Другой раз не позову.
И Олья бросает кашлюна Илюху ради будущей мировой известности Серёжи Молотилова. Но я никогда не ставлю свечи за помин души рабов Божиих Николая и Ольги: дело тёмное, пускай сами разбираются.
Преступное замужество Ольи удалось: один за другим выскочили Петя, Серёжа и Нюра. Олья с мамой душа в душу на земле, сам подтаскивает дичину (олень по-чалдонски ‘зверь’, а утки за добычу не считались), ребятишку наперебой нянчат три сестры. Настоящий завод Форда: разделение труда. Хозяйство единоличное.
Ладно. Прогнали Колчака, и началось просвещение: „Мы не рабы, рабы не мы”. Кольше ликбез без надобности, сызмалу навострился читать-писать. Писать не буквы, а стихи. Отдельный разговор. Олья — ни разу не грамотная. И что. Целую зиму ликбез, но дальше буквы О не уехала. Далеко это или близко? Как посмотреть. Васса Захарова тоже упрела в ликбезе, но как ставила крестик на подпись, так и ныне там.
О чалдонской вежливости начато и брошено, а зря. Васса Захарова это Васса Захаровна Мингалёва, например. Сроду никогда березовляне своего по родовому прозвищу не назовут. Подразумевается, и больше ничего. Поэтому не Кольша Молотилов, а Кольша Михеев. Обзовут Молотиловым — крепко досадил. Сядь и подумай.
Кольшу не видали без газеты на побывке с промысла. Имеется в виду не самокрутка, так называемая козья ножка: постоянно читал в избе и даже уносил в лес, где у него были устроены избушки, так называемые балаганы. Дома топор в руки взять мама не допросится, но вы бы видели эти балаганы. Вот в кого я пошёл: в дедушку Николая.
Итак, прессу он использовал не на курево или портянки, а с целью вникнуть в новую жизнь. Ещё до колхозов было. Советская власть звала крестьянствовать сообща, но силком пока не тащили. Разъяснительная работа. Давайте создадим коммуну, предлагает березовлянам Кольша Михеев. Это как, любопытствуют мужики. Очень просто: всё общее. И бабы? Нет, бабы остаются в частном владении; общие орудия труда и скот. Как это общий скот? Очень просто: свинарник, например. От каждого по свинке, сообща выкармливаем, мясо делим по справедливости.
Поддались только на свинарник. Орудия труда — неизбежно придётся и конную тягу объединять. Страшновато.
Надо знать, что такое свиноводство на Берёзово. Глухой угол за Турой. Всё Кучумово царство на правом берегу, одни березовляне на левом; а севернее Берёзова — таёжное безлюдье. Одна только деревня Самоходы, столыпинские переселенцы. За Самоходами — вообще никого и ничего, тайга и тайга до вечной мерзлоты.
Внестойловое содержание, короче говоря. Куда хочу, туда и пятачок ворочу. В пределах разумного: тайгу свиньи почему-то избегали, ни одна не польстилась на сыроежки. Затяжной разлив Туры очень кстати: роскошные грязевые ванны. Думаете, почему свинья везде грязь найдёт? Первейшее средство от вшей. Вывалялась на топком бережку Илясова, обсохла до звенящей корочки, давай чесать бока о прясла поскотины. Подсос как бритвой срезало, попёр нагул.
Нагуляли свинки дородство, подходит время делить мясо по справедливости. Поступило предложение: всему голова Молотилов — ему свиную голову. М-да. На этом одна из первых в РСФСР коммун прекратила своё существование.
NB. И на меня перешло, надо же. Чудеса наследственности Ламарка: только в одиночку что-нибудь значу. Малейшая заединщина — пропало дело. Отпетый единоличник. NB ist beendet.
Тому подобные бывальщины укореняла баушка Олья в моей податливой памяти душными вечерами под звон комарья за марлевым пологом на окошке. Прекращаю дозволенные речи, напоследок о раскулачке.
Не все домохозяева на Берёзово горюны Первой мировой, полномужицкие семьи быстро шли в гору. Взять Игната Ильиных: трое сыновей как на подбор. Сенокосы необъятные, земли под пашню — знай не ленись березняк раскорчёвывать. И раскорчевали дотла, осталось одно название деревни.
То да сё — и уже водяная мельница, к примеру. Где мельница, там и пароконная жатка. Где жатка, там и сеялка. Где сеялка, там и веялка. Где веялка, там и молотилка.
Так называемые кулаки. Добровольно-принудительное объединение середняков — раз, изъятие средств производства у кулаков — два.
Ладно, изъяли. Как же не обидно: про батраков на Берёзово сроду не слыхали, богатство горбом нажито. Обижаются по-разному: Ефим Игнатьевич ушёл в лес, на сопротивление. И сына взял. Знали, где у Кольши устроены балаганы, обосновались в одном. Долго ли, коротко — заходит переждать непогоду, обсушиться. Чукмар устарел, не взлаял на чужака. Или просто соседи, знакомый запах.
Как же не знакомый: отхожих мест о ту пору на Берёзово не знали. Вот ещё одна подробность чалдонского быта: по нужде ходили во двор. По-большому в конюшню, я тоже так подумал. Особый нужник Серёжа Молотилов учредил, уже когда стали с Аничкой и детьми гостить на родине. Кстати, о сквернословии. На Берёзово так: или вся семья матерщинники, или вообще никто. Серединки на половинку не бывало. У соседа грудные дети матом ревут, а у Молотиловых гнилого слова ввек не услыхать. Тоже чалдонская тайна.
Итак, Чукмар голоса не подал, открываем дверь балагана. Руки вверх. И целит в пупок: попался, краснопузый.
Это Иван был, который целил. Ефим Игнатьевич подлетает, хвать за обрез: не дури. Ладно. Восстание никто не поддержал, а самим надоело. Вернулись к мирному труду. Ну и что жили в лесу. Захотели и жили. Кольша помалкивает, не выдаёт. Но попросил Олью прятать от него ружья по престольным праздникам: мало ли.
Одно ружьё тулка, другое мелкашка. На белку, да. Один раз спрятала в завозне, второй, на третий про мелкашку забыла.
Престольный праздник на Берёзово Серафимов день. Приходят соседние деревни гулять. Пироги, брага. Обязательно борьба. Ребятишка поголовно борется, потом парни, а уже напоследок семейные мужики, кто любитель.
Главный боец был Семаха Новосёлов, слепой. Свои же братья глаза дробью выбили. За что? Не пускали пьяного в избу. А Семаха в окошко полез. Повредил бы всех. Медведь. Потом водили по соседним деревням в праздники на гармошке играть. Наощупь, ну и что. Вот кто играл так играл, залюбуешься. Находились дураки: выходи бороться. Ладно, давай. Одну только руку вывихнет — считай, повезло.
Да. И вот Николай удумал бороться с Иваном Ефимовым на Серафимов день. Полтора Николая в плечах. Иван очень просто ложит его на лопатки. Николай встаёт, и бежать. Побежал и побежал, мало ли. Живот схватило.
Не живот, а хватает мелкашку с гвоздя — и на поскóтину, где гулянье. А Ефим Игнатьевич его ждал не на поскотине, а ближе. Знал, чем кончится может. Сильный мужик. Хватает Николая в охапку: не дури. Завалил бы Ивана в глаз, ну и что мелкашка. И получай срок, да.
На войну Ильиных отца и сына одновременно с Николаем призвали, вернулся только Ефим Игнатьевич. И стал председателем колхоза. Вот вам и кулаки.
Про Николая Молотилова можно рассказывать бесконечно, если бы не Юрий Нагибин: обижается, что чалдонство затянулось ему в ущерб. Иду навстречу пожеланиям советских писателей. Итак, сенки в избе были оклеены разворотами «Огонька».
Надо знать, что такое журнал «Огонёк» о ту пору: с руками отрывали где угодно, в Москве и на стойбище оленеводов. Засилье Никиты Сергеевича прекратилось, а Брежневу грудь под звёзды ещё не расширили, усиленно выказывал скромность.
Я вчера скачал подшивку за 1966 AD, авось отыщу нужное. Листаю. Заметка в чёрной рамке о С.П. Королёве. Вот когда страна впервые обомлела от его застенчивой улыбки. Сергею Павловичу было трудно улыбаться шире: перелом обеих челюстей, нижней и верхней. — Пить хочешь? — спрашивает следователь на третьи сутки допроса. — Хочу. — На, пей, — и графином по зубам.
Отчёт о съезде КПСС опускаем за ненадобностью, в сухом остатке — нагибинский очерк «Бессрочная вахта» и список лауреатов Ленинской премии: Михаил Ульянов за роль Егора Трубникова в «Председателе». Поскольку рассказа «На тихом озере» в этой подшивке не нашлось, одно из двух: либо напечатан до 1966 AD, либо в первой половине 1967 AD.
Потому что во второй половине года я его уже читал.
Не весь, а незаклеенные места. Зато каждое утро. Хоть полстроки, но каждое утро. Ибо рассказ Нагибина оказался не просто у рукомойника, а на уровне глаз, рядом с портретом И. Похитонова (1889) кисти того самого Репина, в честь которого названа улица, на которой мне повезло вырасти и по сию пору прогуливаться.
В сенках крохотная бойница на запад, поэтому для прицельного умывания распахиваем входную дверь. Не в три погибели для сбережения тепла ¦ толстенную ¦ плотно притёртую дверь в жильё, а полномерную в сенки с крыльца. Распахиваем предварительную дверь, и перстами пурпурными Эос тотчас выхватывает из потёмок рассказ Нагибина.
NB. Εως, утренняя заря Эллады. Какой смысл вскакивать на рыбалку затемно: зорька на Илясовом вот она, под окнами. Бряк-бряк соском умывальника, хвать удочку — и на берег.
Баушка Олья в ладу с Балакиным, предоставил весло и лодку вплоть до особого распоряжения. Сам не рыбак, а грести смерть как надоело за время разлива. Малейшей коряги нет, чтобы пропороть днище. Разве что врежется в плотик. Врежется — даже лучше: навсегда соседка в долгу. Дома допито — прямая дорога к Артемьихе: подай. А вы как хотели. Деревня стоит на трезвом расчёте, исключая родню. Главное, береги весло.
Перевернул, спялил в воду, оттолкнулся и тихонько пробираешься вдоль берега по тине, закидывая в чистое место. Где-нибудь да клюнет. Добыл, вогнал весло в дно, прихватился, закинул туда же.
Где чебак, там и окунь, если на червя. На хлебный мякош — только чебак. Местное название плотвы, она же сорога. Если катышек перед забросом окунуть в анисовые капли — чебак просто с ума сходит иной раз. На карася не действует. Линя вообще на удочку не поймать, вот какой привереда. Самая вкусная рыба в Илясовом, линь. Баушка Олья постоянно у дяди Ефима припрашивает. Мяконькя.
Не клюёт — двинулись дальше. Драгоценные воспоминания. NB ist beendet.
Не хухры-мухры напечататься в «Огоньке» 1967 AD: ноябрь выкатился эвона каким кругляком. Если рассказ пришёл к оленеводам и хлопкоробам в знаменательном году, писатель Юрий Нагибин оказывается любимчиком, на особом счету и всё такое. Но этой подшивки в Сети нет, жду с нетерпением.
Любимчиком или гонимым — почём было знать мне тогда. Главное дело, прочитанное поразило и запало в душу. Краткое содержание рассказа «На тихом озере».
Одного хапугу рыбацкое начальство сговорило поперёк хода угря на нерест возвести плотину. Зачем разрозненный улов, окрутим новобрачных разом. Перегороди протоку, вот задаток. Окончаловка того лохмаче.
Звать хапугу Вальков. Пошелестел задатком Вальков, да и стянул из бруса как бы частокол на укосинах, достаточно высокий. Берега протоки обрывистые, плотина высокая — ни оползти сбоку, ни перепрыгнуть угрям. Западня.
Смеркалось. Только собрался наш строитель чудотворный восвояси, вдруг налетает гроза. И надо ж такому случиться: одновременно с этой кутерьмой вошла в протоку рыба, кишмя кишит. Человек с понятием не удивится. Именно в дождь, чтобы не оцарапать брюхо на переволоках. Знают, где спрямить. Влажная трава — так же тина.
Обсела округу тьма египетская, и вдруг ударяет в дерево молния. Не в постороннее дерево, а именно в тот вяз, под которым притаился хапуга. Запросто можно ослепнуть, а Вальков наоборот — прозрел. Заговорила совесть. Скидывает брезентовый дождевик и хватает лом, крушить своё детище. Не тут-то было.
Считается, что ломать — не строить. Смотря в какой обстановке ломать. В спокойной обстановке — да: вгоняем лом в паз, наддаём хорошенько — скоба и отскочила. А тут настоящий Сталинград глазами немцев: залпы орудий, зарево пожарищ и вся Волга шевелится от неприятеля — наступает ради жизни на земле.
Надо знать, что такое разъярённый угорь: тот же крокодил. Не подходи, когда препятствуют продолжению рода. Добро бы препона в Атлантике, когда рыба утомлена; нет, в самом начале пути. Вальков понимает, что к угрям лучше не соваться — порвут, как Тузик грелку.
Понимает головой, но сердцу не прикажешь: сам погибай, а товарища выручай. Главное, чтобы причинное место не отъели: хотелось бы завести семью. Но это уж как повезёт.
Ладно. Давай прорываться к плотине по угрям, аки посуху; прорвался без труда. И что. Хотел пробить полынью — какое там. Лом ровно в смоле увяз, насилу вытащил. Вот как сплотилась рыба.
Приходится карабкаться на хребет плотины. Вскарабкался, неизбежный вопрос: куда прыгать. У любой рукотворной запруды, включая насыпные, различают два так называемых бьефа; верхний бьеф — напорная сторона, нижний — сработочная. Ежу понятно, что вести проран с нижнего бьефа крайне опасно: тот же смывной бачок с точки зрения сами знаете чего.
Остаётся верхний бьеф. Была не была — и сиганул щучкой. Головой вперёд, а вы как хотели. Но строго позади лома, чтобы не получить сотрясение мозга. Настоящий кит нарвал, я тоже так подумал.
И нарвался — давай его терзать. Случайно повезло: подштаники из парашютного шёлка и ватник навеки провонял соляркой, а то и живу не бывать. Страшным усилием раздвигает брёвна, образуется проран. Этого достаточно, если вспомнить о перепаде на бьефах: немедленно пошёл размыв тела плотины. Лавина угря втянулась в бездну, образовался из рыбы как бы вихрь, см. Chris Drury (b. 1948 in Colombo, Sri Lanka). Carbon Sink. 2011. University of Wyoming’s campus.
Валькова как пить дать засосало бы в Саргассово море, но выручил дружелюбный лом: рывками подтягивался на нём к берегу, вонзая в дно протоки. Архимед умолял дать ему точку опоры, Вальков брал её без лишних слов: почувствуйте разницу воспитания.
Вымахнул осклизлые объедки подштаников на сушу, ощупал причинное место — не судьба монахом доживать — и падает бездыханный в какой-то пепел. Есть ещё порох в пороховницах: к утру оклемался, и своими ногами уходит в счастье. Невероятно редкий случай у Нагибина, чтобы женщина ни разу не отдалась по ходу действия, даже подол не задирали.
Таким образом, пережиток прошлого Погоня За Длинным Рублём художественно вскрыт, изобличён и осмеян. Из чего произошёл болотно-бурый пепел близ обугленного вяза, куда рухнул растерзанный Вальков? Из дождевика. Не из гриба дождевика, а из плаща. Ну что из плаща. А то, что Длинный Рубль в воде не тонет и в огне не горит. Не горит, а скукоживается в ничто.
Такое западает в душу впечатлительного подростка, и не только Путина. Лично я, например, усвоил: нажива на чужом горе не к добру. Со временем появилась даже некая склонность к бескорыстию, потому что горюнов не перечесть, а я благоденствую, когда не отвлекают по пустякам от изящной словесности. Царство Небесное баушке Олье: вовремя догадалась оклеить сенки «Огоньком».
Ничего подобного, не баушка. Проделки Велимира Хлебникова. Уж если кто был с огоньком (Die äusserliche Abbildung des inneren Zustandes), так это Хлебников. Был и есть. Заскучает на том свете — айда на этот, развлечься. Коли тебя обдала ознобцем волокнистая тень с отблеском величия — он, Велимир Хлебников. Стало быть, началось представление.
Действующие лица: черти полосатые.
Исполнители: обязательно включая тебя.
Зритель не всегда один, иной раз двое.
Тени Пушкина тоже неймётся: над вымыслом слезами обольюсь. Не знаю как ты, а я развлекаю исключительно тень Хлебникова, потому что слезу выжимать не имею привычки. Сейчас докажу.
Итак, Илясовы озёра — так называемые старицы, то есть участки древнего русла Туры. Есть мнение, что Западно-Сибирская низменность неоднократно погружалась в пучину вод. Нисколько не сомневаюсь в правоте Помпония Мелы (Pomponius Mela) относительно древнего Каспия (Caspium mare): именно залив Скифского океана (Scithicus oceanus) через Тургайскую ложбину. Только стена воды с норд-оста способна вывихнуть русло Туры близ Берёзова на зюйд-вест, иного объяснения не нахожу. Это явление природы неизбежно повторится, отсюда вывод: качай нефть без зазрения совести. После нас хоть потоп, да.
Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать: вот они, озёра Илясовы. Узкие, длинные, вертлявые. Следовательно, весьма тихие: негде разгуляться волне даже в бурю из песни про Ермака. А сейчас перечислю странные совпадения.
Странное совпадение первое: рассказ Юрия Нагибина называется «На тихом озере». Странное совпадение второе: родовые прозвища Молотилов и Хлебников очень близки по производственному признаку (обработка и оборот зерна). Странное совпадение третье: с Нагибиным в башке Илясовы озёра и Тура близ них делаются очень похожи на угрей. Глядя с большой высоты. Со спутника, да. Именно клубок угрей у плотины Валькова.
NB. Ни в коем случае не первая половина 1967 AD: в 1966-м вышла одноименная с названием рассказа книга. С какой стати «Огонёк» будет перепечатывать бывшее в употреблении, делается с точностью до наоборот: сталевары и чабаны опробовали новинку, столичные обозреватели одобрили — верстай в твёрдый переплёт.
Не только сверстали, но эта книга уже была у меня под рукой: Вовка Мельничук подарил на день рождения.
Все знают, что этот день я всячески скрываю, не говоря о праздновании: ещё не хватало. Красный день вероятного противника, и я туда же ликовать. Не дождётесь.
Итак, Мела дарит мне книгу, а я убываю к баушке Олье. Даже не перелистав. Лучше бы «Двадцать тысяч лье под водой» подарил, думаю. Какой-то Юрий Нагибин. Обидно, когда тебя перепутают с Домом престарелых.
Почему, спрашивается, такая заминка с отъездом, давным-давно учебный год позади. Потому что весенний разлив Туры, только на лодке можно добраться.
Кстати о лодках: никаких дощаников, одни долблёнки у чалдонов. Делаются из цельного ствола тополя. Не из того тополя, что портит горожанам лето своим гадским пухом, а из чёрного тополя. Называется осокорь. Сам я такого дерева в глаза не видывал, и вот почему: лодки нужны всем, а где растёт осокорь — знал один дядя Ефим, да разве скажет.
Вообще ничего никому не говорил: постоянно трубка в зубах. Страстный курильщик, даже спал с трубкой. Наверняка преувеличение. А что самый лучший рыбак в округе — да. Нельму в Туре добывал наплавной мерёжей.
Вернёмся к счёту странных совпадений: четвёртое. Я омываю душу Юрием Нагибиным по правую руку от умывальника, и в это самое время на Гайве поджидает книга рассказов навеки любимого писателя, обезображенная надписью „Вове Молотилову от Вовы Мельничука в День рождения. Желаю успехов в учёбе”. Do ut facias. Каково бескорыстие: двоечник благоволит отличнику. Нарочно не придумаешь, а ведь Хлебников именно привык шутить: никто не смеётся, кроме него самого.
По приезде немедленно проглатываю бесценный подарок Мелы, а с сентября пожизненно даю списывать: святой человек. И пошло-поехало, давай приобретать книги Нагибина одна за другой.
Всего перепахали его рассказы о детстве, например. Захотелось подражать высоким порывам. Как известно, Юрий Маркович воспитал в себе страшной силы любовь к звукам чудным, особенно проявилось в зрелом возрасте: ежевечерне будоражил Красную Пахру. Даже Твардовский трезвел под Беньямино Джильи, бывало.
Нагибину медведь на ухо наступил (he had no ear for music), но не сдавался на милость Марсия, а продолжал поклоняться Аполлону: слушал, слушал и слушал часами на сон грядущий. Лучший способ чистки души, почти молитва.
У меня со слухом порядок, о чём неложно свидетельствуют соответствующие корочки. Ну и что корочки, у кого их на Гайве нет: спасибо Григорию Борисовичу Бруку, благоустроителю местного оазиса искусств. Но вовсе не из-за Брука я замираю под Карла Мария фон Вебера и Франца Шуберта, а уж как замираю под Антонио Сальери — отдельный разговор. Ну, Пушкин, ну сукин сын, ну погоди за Антонио Сальери! NB ist beendet.
С высоты — значит проделки Хлебникова. Всевозможные вчерахари, прошлецы и нехотяи возымели желание поставить его на вечный прикол, чтобы кормиться близ. Не тут-то было: ещё Асеев подметил, что пришивать эту бродячую тень — напрасные хлопоты. По Асееву, тень Хлебникова 1. скитается по своей прихоти; 2. невозможно угадать её местоположение даже задним числом.
Первое всецело приемлю, со вторым не соглашусь: задним числом иной раз можно. Летом 1967 AD тень Хлебникова зависала над точкой 58°12′00″ северной широты и 63°13′00″ восточной долготы. Над Берёзово, да. Высоту зависания определить не берусь, но вороне там не бывать.
Каким образом Тень оказалась в указанной местности? Очень просто: неподалёку Павдинский камень. На этом я прекращаю дозволенные речи.
Не подлежит сомнению, что Велимир Хлебников ещё летом 1967 AD выбрал Юрия Нагибина в свои заступники. Тогда же, очевидно, было решено, кому приступать с ножом к горлу. Лично я звонким вестником добра сроду себя не воображал, но и обухом по голове не злоупотребляю. Вопрос: как урла называет лезвие ножа? Молодчаги. Перо к горлу — золотая середина между обухом и трубой ангела.
На этом я целиком и полностью прекращаю дозволенные речи: Нагибин уже вне себя, как тот угорь у плотины.
Человек слова: перепечатал и выслал две копии. Одну я поправил и вернул владельцу, а ту, что без помарок — присвоил по праву сильного. И заглянул в тыняновское подворье.
— Здравствуйте. Ищу заступников Хлебникова.
— Вам не сюда, — отвечает свидетель происшествия. — С Хлебниковым всё в порядке, гораздо больше меня беспокоит небрежение памятью Юрия Николаевича Тынянова.
Ба, да ведь и я свидетель происшествия. Готов подтвердить под присягой: «Новый мир» порезал Нагибина не сильно, разве что заглавие сократили вдвое: первоначально статья называлась «Напоминание о Хлебникове».
Зачем напоминать, Хлебников достаточно известен. Давайте так: записки ботаника. Захотелось поделиться наработками последних лет по семейству пустоцветных.
Маяковский переопылился, а Хлебников не успел, умерев. Передовому цветку положено быть о пяти лепестках, а у Хлебникова четыре с половиной. То ли наш, то ли не наш. Ваше, товарищ Нагибин, мнение — наш; а вот Георгий Мокеевич советует не спешить с выводами.
И вообще, так не годится. Хотя бы сопроводительная записка, что здесь и откуда из Хлебникова. Да вы ещё ссылаетесь на неосуществлённое издание дневников художника Митурича. Хотелось бы уточнить, кем и где оно готовится. Не в стане ли врага?
Делать нечего, раскрываем карты: я не я и лошадь не моя. За первоисточники отвечает наладчик Молотилов. Простой рабочий, да. Родом из народа. Урал, становой хребет страны. Как говорится, парень свой. Сейчас позову.
NB. 17 февраля 1983 AD получаю телеграмму от Нагибина. Просит срочно созвониться со Свердловой из «Нового мира». Забавно, что принесли во время передачи о хранителе родового имения Пушкиных Семёне Гейченко, где Нагибин был ведущим.
Звоню Свердловой. Просит изложить это, это и вот это письменно. Звоню Нагибину. Слышимость настолько плохая, что разговариваем через Аллу. Говорит, что статья сокращена вдвое: „Сейчас все в пересёре”.
Вечером отправляю письмо в «Новый мир». 25 февраля звонок из Москвы. У Свердловой вопросов больше нет, благодарит и обнадёживает: „Думаю, что статья будет напечатана”. Так оно и вышло, см. Новый мир. 1983. №5. С. 253–260. NB ist beendet.
Почему возник «Новый мир»? Очень просто: пошла масть. Судя по Дневнику, велись переговоры не только о Хлебникове:
На цензуре начала 1983 AD следует остановиться хотя бы мельком: первые звоночки Смутного Времени. Умер Леонид Ильич, заступил Юрий Владимирович. Закрутим гайки, разболтались тут без меня. Народ воспрянул: этот наведёт порядок, давно пора. И что. Безнадёжно больной человек, гнилые почки.
Никто этого не знал, и пересёр (каков словотворец Нагибин, пальчики оближешь) наблюдался нешуточный. Волокита может стоить тёплого местечка, изображаем предельную деловитость. Когда я буду рассказывать о Мае Митуриче, снова мелькнёт 25 февраля 1983 года. В этот день состоялось решение Министерства культуры РСФСР о создании Дома-музея Велимира Хлебникова в Астрахани. Не окажись Андропов живым трупом, Музей открыли бы к 100-летию со дня рождения. Открыли ровно десять лет спустя, уже в другой стране.
Справка Мая Митурича была составлена им по моей просьбе. Рапортичка о подготовке издания дневников и воспоминаний отца. Нет, не в стане врага. Враг с руками отрывал эвона когда, но у советских собственная гордость.
Однако эти подробности не пригодились: статья Нагибина была уже на выходе. Не на выходе из ящика стола Свердловой, а уже напечатали. Сейчас вернётся Алла и привезёт. Надписываем и высылаем в Пермь. Но это завтра.
Предоставляется возможность сопоставить Дневник Юрия Нагибина с его письмами той поры. Итак, Венгрия.
Лично у меня впечатление, что про брюхо горой можно было не писать даже для себя, любимого. И много чешуи. То ли дело в письме: „Вообще, Венгрия — очень хорошая страна. Интеллигенция знает кое-что о Хлебникове и чтит его”. Коротко и ясно.
Вежливый и предупредительный даже в мелочах — вот какой собеседник был Нагибин. Представить невозможно, что наедине с собой такие побоища. Не издёвка с подковыркой, а клочки по закоулочкам. Почему Нагибин в Дневнике опускается до оголтелой ругни, спрашивается. Потому что высмеять кишка тонка. Сам виноват: когда раздавали чувство юмора, стоял в очереди за чувством к женщине.
NB. Однажды Бэмс горячим шёпотом признался мне, что не может поверить, будто бы Ленин отправлял естественные надобности. Одноклассник Олег Гончаровский, Бэмс. Признание Бэмса я исказил из соображений приличия: это слово мама запретила повторять ещё в ясельках. И целый ряд других слов. Ладно уж, сделаю исключение. А то уже захихикали про Инессу Арманд. Бэмс выразился грубо, но без двусмысленных намёков: не могу поверить, говорит, что Ленин срал. И только тут я сообразил, что никогда не задумывался о подобных вещах, а надо бы. Учение Диогена Синопского, да. Высокое и низкое в их неразрывном единстве.
Ленин — самый человечный человек, вылитый ругатель Нагибин. Юрий Маркович выговаривался в ящик стола, а Владимир Ильич в свободную печать, вот и вся разница. Простой пример: окрестил Троцкого Иудушкой. Иудушка Троцкий, политическая проститутка. А как припекло, назначил наркомвоенмором (1918–1924). И что. Гражданская война позади, приступаем к мирному строительству. Хорошо разбирался в людях, но ругатель был скаженный. Вылитый Нагибин. NB ist beendet.
Приятнейший устный собеседник, ни за что не догадаешься по почерку. Выкладываю оцифровки очередных писем, а потом свои впечатления о личной встрече.
Запросто можно дозвониться, особенно из Москвы. Что и было сделано. В ноябре 1983 AD. Звоню и быстренько договариваемся о встрече на Черняховского. Зачем гнать в Красную Пахру, 29-го буду в Москве по делам. В шесть вечера устроит? Знаете, как доехать?
Ещё бы не знать: бывал в доме напротив. ЖСК «Московский писатель», воспетый Владимиром Войновичем, через дорогу от своего зеркального близнеца — ЖСК киношников, “актёрского дома”.
В доме напротив я бывал у Александра Николаевича Андриевского. Единственный раз, по срочному вызову его жены. Самый умный из пересекавшихся с Хлебниковым современников. Воспоминания Андриевского — святыня хлебниковедения, не устаю повторять.
Ну так вот, договорились о встрече. Дневник Юрия Нагибина предоставляет возможность глянуть на неё с колокольни гостеприимного хозяина.
Выглядел бодрячком. Ещё бы: недавно вернулся с того света. Кто читал Дневник, наверняка помнит этот случай. Юрий Маркович опробовал на себе сухое голодание, и чуть не отдал концы. Именно летом 1983 AD, после Венгрии.
Можно подумать, что Нагибин принял решение повоевать с избыточным весом, потому что упал в ванной. Трезвый поскользнулся на коврике, едва кости собрал. И до того стал себе противен, что согласился поголодать всухую под наблюдением врача.
Ничего подобного, не коврик. Теперь слушайте свидетеля происшествия: проделки Велимира Хлебникова. Просто вы с пятого на десятое пробежали статейку из «Нового мира», вот и всё. А меня заставили глубоко вникнуть, чтобы комар носа у Свердловой не подточил.
Сделалось человеку стыдно перед Хлебниковым за своё чревоугодие, решил даже переплюнуть. Другим наука: святее Папы Римского стать можно, превзойти Хлебникова в умеренности — никогда. Как заткнуть Папу Римского за пояс? Очень просто: ежегодно в Чистый четверг он моет ноги кардиналам. Подойди и выпей воду.
Издёвка Хлебникова над Нагибиным состояла в том, что краюшка хлеба и капля молока не имеют отношения к телесному пропитанию. Повторяться не буду, достаточно сказано в «Небольшом недоразумении».
Итак, Нагибин выглядел бодрячком: нижние веки ещё не сползли до середины щеки, а взгляд казался даже острым. Но я пришёл вовремя, а он приехал чуть позже, и всё это время мной занималась его жена. Приблизительно полчаса. Теперь смотрим, что такое Алла для Юрия Марковича.
Я чувствую, я всегда чувствую, когда меня хотят расколоть. И принимаю меры. Алла пыталась угадать, чем пахнет продолжение знакомства со мной. Налицо новая ступень человеческих отношений: уже не письма, а личная встреча. Как-то себя поведу. В смысле борзых щенков, да. Взяток не берём, а вот щенками — премного благодарны. Содействие в становлении молодого писателя, вот именно.
Вообще-то следует знать, как я принимаю чью-либо помощь. Никак, если не бегут впереди паровоза. То есть угадывают малейшее моё желание. Если не хватает ума угадать, всё делаю сам. Аминь.
Алла казалась квёлой, мягко говоря. Принесла кофе и села напротив, мямлит пустяки. Я то же самое. То есть оба выжидаем удобный миг, когда собеседник подставится. Подставилась Алла. Куда ей против подпольщиков с детства. Слушайте, как выдала себя: „Юрий Маркович много помогает начинающим”. Стремительный ответ: „Это не наш случай”. Обмен улыбками. И тут звонок в дверь: сам.
Только задним числом, из Дневника, узнал про мрачную полуразрушенную ремонтом квартиру. Никакой разрухи, даже мебель в белых чехлах. Напыльники на всём, кроме трёх кресел и столика в прихожей. Алла — это вам не Белла.
Про эту распустёху рассказывал мне Георгий Борисович Фёдоров такую байку. Привозим Беллу на Черняховского, а Юры дома нет. Хвать — и ключа нет. Пробуем открыть своими. Пока пробуем, Белла сидит и курит на ступеньках. Покурила и говорит: „Да-а-а. Города-то вы открываете, а дверь открыть вам слабó”. Доктор наук, археолог Фёдоров. Ну и что доктор наук, всё равно заело. Чего только нет в бардачке: ракетница обязательно. И тому подобное для земляных работ. Запалы от тротиловых шашек, да. И замка больше нет, прошу к нашему шалашу.
Садится в кресло напротив меня и сразу давай оправдываться: всё в холодильнике эти сволочи сожрали, всё выпили. Вообще пустой. Вот гады.
Охотно верю до сих пор. Хлебосольство Нагибина не подлежит сомнению. Двигаемся дальше. Самую малость продвинулись, и тут он всё испортил: употребил гнилое слово по отношению к женщине. Я не ожидал и опешил навсегда. Виду не подаю, чирикаю. И тут проговаривается уже сам, а не Алла: давай мне рассказывать про бульдозериста, которому покровительствует. Трясущимися, говорит, от рычагов руками пишет по ночам. И показал эти руки трудовые: слегка вытянул и мелко-мелко затряс, угрюмо насупясь. Войдя в образ, продолжает от лица своего protégé: мне бы хоть какие-нибудь курсы кончить писательские, недельку-другую. Сильная сцена.
По-нагибински это называется усталость наперёд. За меня будущие хлопоты, иначе говоря. Так и не дождался устать. Ладно. Переходим к делам нашим грешным, то есть к текущим обидам хозяина. Нет, сначала не текущие, а прошлые обиды: Ульянову Ленинская премия за «Председателя», а мне инфаркт; Куросаве Оскара за «Дерсу Узала», а мне шиш на постном масле. Теперь вот «Терпение» зарубили. От лечебного голодания едва не умер. Жёсткое сухое голодание.
Горячо сочувствую, кстати, насчёт «Председателя». Какому-то лицедею. Найми другого, тоже изобразит. Нет, ты сам придумай и уложи в слово. Горячо сочувствую до сих пор: лучше бы никому не дали, чем так.
Возможно, опытный человек пытался открыть мне глаза на тяжёлую судьбу даже успешного писателя, не говоря о мелкой сошке. Какие-то были ещё филиппики про остро заточенный напильник. Подростковая преступность, кажется. Но я сидел навеки ушибленным его гнилым словом, и только поддакивал этой чернухе: ага, угу.
Нет, думаю, так не годится. Человек тратит время жизни, должна быть отдача с моей стороны. И ударил по бездорожью, тунеядству и подростковой преступности Михаилом Анчаровым. Вот кто, говорю, сеет в наши дни разумное, доброе, вечное. Собеседник живо подхватил: живём в одном городе, но ни разу не пересеклись. Хотите, говорю, познакомлю? Я уж как-нибудь сам, улыбается.
В общем, попусту провели время.
Легко заметить, что Дневник Юрия Нагибина и его письма о Хлебникове связаны настолько слабо, что просто не о чем говорить: единственное упоминание:
Сейчас я раскрою причину этого упоминания. Жалко, что ли.
