Григорий Амелин, Валентина Мордерер




Орёл или решка

Юрию Сенокосову

И в каждой битве знак особый
Дела героев освещал
И страшным блеском покрывал
Земле не преданные гробы…
Эдуард Багрицкий.  Знаки

Владеть крылами ветер научил,
Пожар шумел и делал кровь янтарной,
И брагой тёмной путников в ночи
Земля поила благодарно.
Николай Тихонов.  Не Заглушить, / Не Вытоптать Года…

Но что это сзади за грохот звенящий?
По лестнице… Слышишь? Там…
Рояля, как чёрного гроба, ящик
За нами ползёт по пятам.
Михаил Зенкевич.  Баллада о безногом рояле



ka2.ruоначалу загадочная поэма Хлебникова «Ночной обыск» называлась «Переворот Советов». То ли в виде эпиграфа, то ли датировки под заглавием стояло: 7.XI.1921. 36 + 36. Изменив название, цифры поэт оставил, и при первой публикации Н.Л. Степанов их воспроизвёл и прокомментировал со ссылкой на хлебниковского душеприказчика художника П.В. Митурича, утверждавшего, что формула эта означает „выраженное в ударах сердца число минут, необходимое для прочтения поэмы”.
36 + 36 = 1458 — это число дней, прошедших со дня революционного переворота (7.ХI.1917) до дня написания поэмы, а 3 (тройка) в хлебниковской мифологии времени означает превращение события в свою противоположность, противособытие. То есть, с хлебниковской точки зрения, за четыре истекших года совершился “переворот переворота”. Именно об этом сокрушительном крушении надежд «Ночной обыск». Решающими событиями в переоценке Октябрьской революции стали смерть Блока и Гумилёва (1921).

Поэма — обыск матросами подозрительного дома на предмет “белогвардейской сволочи”, заканчивающийся страшным погромом. В цепи малопонятных событий — от начавшегося обыска, разбоя и до попойки и общей гибели белых и красных в охваченном пожаром доме — есть одно, являющееся ключевым в интерпретации текста в целом. Оно связано с выбрасыванием революционными матросами рояля из окна:


— А это что? Господская игра,
Для белой барышни потеха?
Сидит по вечерам
И думает о муже,
Брянчит рукою тихо.
И чёрная дощечка
За белою звучит
И следует, как ночь
За днём упорно.
‹...›
Ишь, зазвенели струны!
Умирать полетели.
Долго будет звенеть
Струнная медь.
‹...›
А эту рухлядь,
Этот ящик, где воет цуцик,
На мостовую
За окно!
‹...›
— А ловко ты
Прикладом вдарил.
Как оно запоёт,
Зазвенит, заиграет и птицей, умирая, полетело.

(СП I: 260–264)

Падение рояля, „рояля культуры” (Белый), на мостовую символизирует сокрушительную гибель роялистского, самодержавного строя в России. Предсмертный полёт самодержавного орла — птицей, умирая, полетело. Роялистский орел, сниженный образом щенка, неожиданно разместившегося внутри инструмента, вполне объясним в связи с блоковским сравнением „старого мира, как пса”. Матросы сами называют себя убийцами святыми, и эта освященность революционной стихии, несомненно, блоковского происхождения.

Но противостояние старого и нового миров у Хлебникова исчезает. Подлинно ли это победа, оплаченная такой ценой? Смертельные враги «Ночного обыска» описываются одним и тем же языком, принадлежат одному и тому же миру, становятся раскольниками какого-то общего исторического самосожжения. Один из крепко захмелевших матросов, указывая на образ Спасителя, бормочет:


Вон бог в углу —
И на груди другой
В терну колючем,
Прикованный к доске, он сделан,
Вытравлен
Порохом синим на коже —
Обычай морей.

(СП I: 268)

Но языческая татуировка бесконечно далека от истинного образа Спасителя. Революция во имя всеобщего братства захлёбывается в братоубийственной крови. „Мировой пожар в крови — Господи, благослови!” — требуют матросы из «Двенадцати» Блока. Для Хлебникова этот сотериологический призыв звучит уже трагически самоубийственно:


Он [Христос] шевелит устами
И слово произнес... из рыбьей речи.
Он вымолвил слово, страшное слово,
Он вымолвил слово,
И это слово, о, братья,
„Пожар!”

(СП I: 273)

В черновой редакции поэмы, перед всеобщей гибелью в огне, упоминается о решётке на окнах, странным образом не помешавшей выбрасыванию рояля:


Как волны клочья дыма,
Мы горим. Дверь заперта.
Ломай прикладом окно!
Дверь железная,
Окна с решёткой,
Старуха, зловещая Старуха!

(СП I: 325)

Решётка символизирует не только безвыходность ситуации и надвигающуюся погибель. На сей раз историософская шутка Хлебникова строилась на каламбурном звучании игры “орёл или решка”, орлянке. При этом нечувствительный каламбур лежит в основе всего сюжета «Переворота Советов». Именно с орлом / решкой связано появление самодержавного орла и загадочной решки в финале поэмы.

Однако для Хлебникова, помешанного на исторических законах, игра в орла и решку — не область случайного. Вернее, подбрасывая монету, ты ещё находишься во власти случая, но падающая монета уже во власти неумолимой закономерности. Если орёл падает вниз, решка неминуемо должна одержать верх. Низвержение самодержавного орла почти фатально означает победу пагубной решки. Но для Хлебникова — это оборотная сторона той же самой медали. Переход события в свою противоположность, переворот самого революционного переворота — закономерный итог.

Сюжет «Ночного обыска» строится также и на полной противоположности, переворачивании смысла того основного события, которое за ним маячит — травестировании сюжета Тайной вечери. Все роли перераспределены шиворот навыворот, перед нами воистину Пир на пепле, „La Cena delle ceneri”. Вечерю устраивают матросы, ужин превращен в попойку, пьяный пир на трупах. О цене жизни рассуждает моряк, повествуя о полном достоинства поведении офицера, с улыбкой встречающего смерть:


„Даёшь в лоб, что ли?”
„Вполне свободно”, говорю.
Трах-тах-тах!
Да так весело
Тряхнул волосами,
Смеётся.
Точно о цене спрашивается,
Торгуется.
Дело торговое,
Дело известное,
Всем один конец,
А двум не бывать.

(СП I: 265–266)

Матрос, побеждённый смехом убитого, желает точно так же “победить бога”. Для чего просит Христа на иконе убить его взглядом глаз, что скрывают вещую тайну. Если пьяный моряк тоже засмеётся, то все заплатят равную цену — за смерть. Такого искупления грехов он не получает, тогда икону он предлагает превратить в пепел, а затем вообще переводит Иисуса из мужского рода в женский и ёрнически предлагает ему променад по бульвару. Следующий переворот свершается, когда о пире огня, в котором погибнут все, возвещает именно безмолвный Христос с иконы. Торг закончен, цена жизни для всех едина — все гибнут в огне.

Десять лет спустя Пастернак откликается на хлебниковский «Ночной обыск»1 стихотворением «Опять Шопен не ищет выгод…» (1931). У Пастернака звучащий рояль тоже летит к земле, сопровождаемый дождём огня. Процитируем весь текст:


Опять Шопен не ищет выгод,
Но, окрыляясь на лету,
Один прокладывает выход
Из вероятья в правоту.

Задворки с выломанным лазом,
Хибарки с паклей по бортам.
Два клёна в ряд, за третьим, разом —
Соседней Рейтарской квартал.

Весь день внимают клёны детям,
Когда ж мы ночью лампу жжём
И листья, как салфетки, метим,
Крошатся огненным дождём.

Тогда, насквозь проколобродив
Штыками белых пирамид,
В шатрах каштановых напротив
Из окон музыка гремит.

Гремит Шопен, из окон грянув,
А снизу, под его эффект
Прямя подсвечники каштанов,
На звёзды смотрит прошлый век.

Как бьют тогда в его сонате,
Качая маятник громад,
Часы разъездов и занятий,
И снов без смерти, и фермат!

Итак, опять из-под акаций
Под экипажи парижан?
Опять бежать и спотыкаться,
Как жизни тряский дилижанс?

Опять трубить, и гнать, и звякать,
И, мякоть в кровь поря, — опять
Рождать рыданье, но не плакать,
Не умирать, не умирать?

Опять в сырую ночь в мальпосте
Проездом в гости из гостей
Подслушать пенье на погосте
Колёс, и листьев, и костей.

В конце ж, как женщина, отпрянув
И чудом сдерживая прыть
Впотьмах приставших горлопанов,
Распятьем фортепьян застыть?

А век спустя, в самозащите
Задев за белые цветы,
Разбить о плиты общежитий
Плиту крылатой правоты.

Опять? И, посвятив соцветьям
Рояля гулкий ритуал,

Всем девятнадцатым столетьем
Упасть на старый тротуар.
(I, 406—407)

Кроме падающего рояля Пастернак видит в хлебниковском тексте ещё и то, чего, к сожалению, не видит Борис Кац. Видит потому, что это его тема — игра в орлянку. Она появляется у Пастернака рано и проходит через всё творчество. В развитии этой темы Пастернак не менее разнообразен, чем Хлебников. Пастернаковский повтор „опять, опять” — не дурная бесконечность торжества варварства над культурой, смерти и разрушения над жизнью, поскольку:


Опять Шопен не ищет выгод,
Но, окрыляясь на лету,
Один прокладывает выход
Из вероятья в правоту.

Выход из вероятья в правоту какого-то высшего одиночества, смерти и воскресения — удел истинного поэта и для Пастернака, и для Хлебникова. Умрёшь — начнёшь опять сначала, по словам Блока. Шопен здесь не имя автора, а имя содержания всякого подлинного искусства, умирающего и воскресающего. Божественная природа слова и заставляет рояль застыть “распятьем” — ферматой вечной жизни.

„Умри и стань”, — по завету Гёте. Превращение незатейливой игры в орлянку в „рояля гулкий ритуал” Пастернак легко прочитал в «Ночном обыске», и, возвращаясь к нему от колобродящего пастернаковского стихотворения, мы начинаем понимать то, о чём у Хлебникова, казалось бы, нет ни слова, — об особой спасительной миссии поэта в мире.


————————

         Примечание

1    На что указано в проницательной заметке:  Б.А. Кац.  Из комментариев к текстам А.А. Ахматовой и Б.Л. Пастернака // De visu, 1994, № 5–6.

Воспроизведено по:
Григорий Амелин, Валентина Мордерер.  Письма о русской поэзии.
Москва: Знак. 2009. С. 87–93.

pdf поэмы В. Хлебникова «Ночной обыск» по:  СП I: 252–273

Персональная страница В.Я. Мордерер
           карта  сайтаka2.ruглавная
   страница
исследованиясвидетельства
          сказанияустав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru