Г.Б. Фёдоров

Вредная химера

Пояснительная записка В. Молотилова

Книга К. Черняка по истории тайной войны¹ не залежалась на полках книжных магазинов. Дело тут не только в извечной привлекательности темы для широкого круга читателей, но и в достоинствах самой книги. Они проявились в отборе из бездны фактов наиболее ярких и примечательных, в интересных, подчас метких и оригинальных определениях. В книге описаны различные эпизоды истории в основном западноевропейской тайной войны, на протяжении пяти столетий — от начала ХV века до окончания первой мировой войны. Это не оригинальное научное исследование. Все факты, приведённые автором, более или менее известны. И всё же то, что книгу написал квалифицированный историк, благоприятно отразилось на её качестве. Автор умеет отделять историческую истину от вымыслов, налицо выбор достойных сюжетов и мастерское, часто захватывающе интересное изложение. Стремясь дать возможно более полную картину страстей, волнений, споров вокруг различных тайн, К. Черняк с успехом прибегает (например, при описании Железной маски) к такому приёму: тщательно, последовательно излагает какую-нибудь гипотезу — и, когда читатель убедился в ее достоверности, так же последовательно и логично разбивает её в пух и прах, только для того, чтобы следом проделать то же самое с очередной версией. Читатель то уверенно соглашается с ними, то досадует на себя за доверчивость.

Автор порой описывает действия секретной службы на протяжении целой исторической эпохи — например, Англию во время правления Елизаветы и затем Якова I, — или сосредотачивается на одном лишь драматическом эпизоде или судьбе какого-либо деятеля “тайной войны”.

К сожалению, наряду с удачами, находим в книге серьёзные просчёты и досадные неточности.

Непонятно, как мог автор обойти вниманием всё, что связано с тайной войной в России. Без этого картина истории европейской разведки и контрразведки не только изобилует зияющими провалами, но и предстаёт в искажённом виде.

А ведь опубликованных материалов сколько угодно. Хорошо известны, например, персонажи “тайной” войны в России при Петре I, а события XIX и начала XX вв. освещены интереснейшими материалами Центроархива. Имеются во многом лживые, подтасованные, но содержательные мемуары руководителя разведки в кайзеровской, а позже в гитлеровской Германии полковника (в дальнейшем генерала) Николаи и т.д.

На стр.15 читаем: “В эпоху Возрождения создается теория и практика совершенно свободной от религиозных, моральных или каких-либо других сдержек политики, — политики, принимающей в расчёт только реальные интересы”.

На наш взгляд, политика, свободная от “каких-либо сдержек”, уже этим “освобождением” не является принимающей в расчёт только реальные интересы, однако подробно к этому вопросу мы вернемся позже.

Отметим некоторые мелкие неточности. Автор сообщает: „На протяжении средневековья только церковь имела свою разведывательную сеть почти во всех странах Европы” и далее пишет, что вся информация, полученная через аппарат церковной иерархии, стекалась в Рим (стр. 22). Из последнего ясно, что автор имеет в виду лишь католическую церковь, но секретную службу в те времена имела не она одна.

Книга написана хорошим, ясным языком, однако иногда стилистические неточности запутывают мысль автора. Е. Черняк пишет: „Западноевропейскую монархию ХVIII столетия нередко называют “просвещённым” абсолютизмом. Нельзя отрицать, что он действительно прилагал крайние усилия, чтобы “просветиться” насчёт государственных и частных секретов путём просмотра чужой корреспонденции” (стр. 214). Не говоря уже о неудачной стилистике, в этом пассаже находим смысловые ошибки. В ХVIII веке в Западной Европе существовал целый ряд государств с монархическим образом правления, но далеко не все из них подпадали под понятие “просвещенный абсолютизм”. Неуклюжая острота относительно того, что “просвещённым” называли абсолютизм по причине его стремления совать нос в чужие секреты, искажает смысл самого понятия “ просвещенный абсолютизм”, что недопустимо в книге, рассчитанной на широкие круги читателей.

На стр. 278 читаем: „Одним из типичных руководителей Корреспонданс (служба разведки и диверсий французских эмигрантов в Англии во время Великой французской революции. — Г.Ф.) был английский авантюрист, капитан, а позднее адмирал британского флота Филипп Довернье”. Из дальнейшего узнаём, что этот англичанин, попав ещё до революции в плен к французам, был усыновлён герцогом Бульонским. Англичанин, ставший сыном французского герцога, адмирал — разве это типичная фигура для руководителя французской разведки?

Внешне эффектная фраза: „Империалистические разведки не были бы сами собой, если бы знали то, чего им не полагалось видеть и знать” (стр. 535) на деле не точна, и даже сбивает читателя с толку. Мы знаем ряд случаев, когда из своекорыстных или иных низменных интересов данные разведки о действиях, которые затрудняли борьбу с врагом, не учитывались, или сама разведка не проводилась в должной мере, однако это весьма далеко до категорического утверждения автора.

Вот ещё один образец мелкой, но досадной неточности. Рассказывая о предательстве одного из участников заговора против Якова Стюарта, автор проводит такую аналогию: „Во время охоты на диких уток их часто приманивают, держа неподалеку от стрелков домашнюю утку. Вот роль такой, как говорят охотники, подсадной утки и отводил Уотсон своим помощникам по заговору” (стр. 87).

Никогда роль подсадной утки не играла и не могла играть домашняя утка. Для этой цели используют пойманную живьём дикую утку, у которой подрезают крылья, чтобы она не могла улететь.

Казалось бы, мелочь, однако она стоила бы охотнику всей его добычи, разведчику головы, а автору — потери доверия читателя.

К сожалению, количество досадных неточностей в книге настолько велико, что нет смысла продолжать. Но имеются, с нашей точки зрения, и весьма грубые ошибки.

Вот как начинается раздел «В оккупированной Бельгии», посвящённый тайной войне на территории этой страны во время немецкой оккупации времён первой мировой войны: „Однако, когда разразилась война и неприятельские армии оккупировали территорию таких малых стран (как Бельгия или Сербия. — Г.Ф.), население, выступая против оккупантов, верило, что защищает свою страну, свой домашний очаг. Пусть в этом убеждении не было понимания действительного характера войны ‹...› Такое убеждение было распространено, на нём-то и стремились играть империалистические разведки” (стр. 461). Здесь автором допущена весьма серьёзная путаница. Разумеется, многие граждане оккупированных стран не вникали в суть войны, но это непонимание проявлялось в чём угодно, только не в сопротивлении, которое они оказывали завоевателям. Сопротивляясь, они защищали свою страну и свой домашний очаг — играли на этом империалистические разведки или нет.

Разве не так следует оценивать подвиги русских разведчиков во время нашествия Наполеона на Россию? А борцы Сопротивления в оккупированных кайзеровской Германией Бельгии и части Франции? Как можно считать этих людей не понимающими сути войны, защитниками родины и своего домашнего очага по ошибке, игрушками в руках руководителей разведок?

Заканчивая книгу, автор не без кокетства пишет:

Здесь автор, с нашей точки зрения, не только противоречит самому себе, но истине. Прежде всего, трудно совместить смысл первого и второго абзацев. Так кто же бескорыстно, с героизмом и самопожертвованием во имя прогрессивного дела служил идеалу? Шакалы и лисицы? Как-то не верится. Но других лиц автор нам не представляет.

Да разве за пять столетий тайной войны в Европе главными её деятелями были только эти малопривлекательные для автора животные? Неужели среди её участников нельзя найти ни единого образца для подражания? С какой это стати примеры бескорыстного служения идеалу, героизм и самопожертвование тонут в море предательства, коварства и преступлений?

Сам текст книги опровергает это залихватскую концовку. Автор описывает бесстрашные поступки десятков мужчин и женщин самых разных возрастов, профессий, социального положения и характеров — медсестёр, печатников, химиков, картографов, крестьян. Во время оккупации Бельгии кайзеровскими войсками, идя на смертельный риск, они принимали самое активное, бескорыстное и благородное участие в тайной войне. Многие из этих людей погибли в неравном бою с врагом, имена их свято чтят на родине. Эти имена были на знамени сопротивления фашистской оккупации во время второй мировой войны. Добровольные разведчики-патриоты и по количеству, и по эффективности их работы неизмеримо превосходили профессиональных разведчиков. Более того, как отмечает сам автор, “успехи английской разведывательной службы в Бельгии основывались, прежде всего, на поддержке населения, ненавидевшего оккупантов” (стр. 474). И после этого он изволит видеть в участниках тайной войны одних только шакалов и лисиц?

Виды тайной войны определяются многими факторами, в том числе тем, во имя чего и какими средствами её участники действуют. Да, есть штатные сотрудники различных буржуазных разведок и контрразведок, для которых участие в тайной войне — профессиональная деятельность. Наверняка в их среде наряду с идейной убежденностью существенную, если не основную роль играют соображения карьеры и т.п. Тут, конечно, трудно ждать разборчивости в средствах. Ещё менее привлекательны те, кого путём подкупа, шантажа и угроз профессионалы склоняют к сотрудничеству. Но есть и люди, действующие по идейным, патриотическим соображениям против иноземных захватчиков или, скажем так, собственных тиранов. Им, как правило, присуще бескорыстие и самоотверженность. Действуя в одиночку или организованно, в тяжелые для родины времена именно эти бойцы выносили на себе основную тяжесть тайной войны с врагом и добивались в ней крупных побед. К сожалению, в рассматриваемой книге это различие не просматривается. Всё, по существу, свалено в одну кучу. Повторяю, следовало строго отграничить руководителей буржуазных разведок и профессиональных служак от патриотов, борющимися методами тайной войны с внешним врагом или собственными угнетателями.

О разведчиках-профессионалах мы знаем не только по их словам и делам, но и по той прочной традиции, с которой они вошли в литературу, искусство и даже в фольклор.

Вот, например, высказывание американца Шермана Кента: “Разведчик должен пускаться на любые уловки — подлые, не освящённые традицией и незаконные, лишь бы получить нужный результат”²

Типичен в буржуазном культе насилия и коварства литературный и кино-герой секретной службы Джеймс Бонд. Но ведь были и есть реальные разведчики и литературные герои, действующие исходя из совершенно других принципов. И появились они — как и благородство, прогресс и многое другое — задолго до победы нашей революции. Да иначе не было бы её.

Мы уже говорили о существовавших в действительности героях тайной войны, обратимся к литературе. Вот, например, любимый всеми народами Тиль Уленшпигель. Сражаясь за свою родину против тирании испанского короля и его сатрапа герцога Альбы, он вместе со своим верным другом Ламме Гудзаком скитается переодетый крестьянином, угольщиком, богомольцем, дровосеком, причетником, торговцем, немцем-рейтаром, вольным мастером. Бродит по дорогам родной Фландрии, Голландии, Брабанта, Зеландии, разведывая замыслы врагов, пронося тайные послания вождей освободительной армии, предупреждая тех, кому грозит смерть от руки наёмного убийцы или палача. И до сих пор гордо звучит его пароль и отзыв: пение жаворонка и крик петуха.

А когда простодушный Ламме как-то спросил Тиля: “Сын мой, мы, стало быть, занимаемся шпионажем?” , Уленшпигель ответил ему: “По законам и обычаям войны”. Любопытно, что при этом оба разведчика ни разу не сподличали, ни в чём не уронили своего человеческого достоинства.

Но оставим Тиля и Ламме — им ещё многое предстоит сделать и в наше время — и вернемся к книге «Пять столетий тайной войны». Интересная, нужная книга. И всё же, когда переворачиваешь ее последнюю страницу, наряду с благодарностью к автору испытываешь какое-то неудовлетворение. И дело тут, пожалуй, не в разной величины погрешностях. Во всяком случае, не только в них. Главный изъян книги в том, что здесь не найти морально-этической оценки тайной войны (если не считать за таковую те несколько сильных выражений, которые, не особенно утруждая себя доказательствами, употребил автор).

А такая оценка необходима. Особенно в наше время, когда поразительные достижения в деле продления жизни и охраны здоровья человека, освобождения народов от страха и голода перемежаются чудовищными преступлениями против человечности.

Эта проблема не нова, она стоит перед нами ровно столько веков, сколько человечество себя таковым осознаёт. Ей отдал дань жёсткий, рациональный Спиноза, который в итоге своих логико-математических выкладок и расчётов пришёл к удивительному выводу: “‹...› и вообще людям всего полезнее делать то, что способствует укреплению дружбы”.³ Того же добивался и Расин в своих обострённо-нравственных трагедиях, и по семинарски упрямый Чернышевский, в пику окружающему заявивший: “Расчётливы только добрые поступки и рассудителен только тот, кто добр, и ровно настолько, насколько он добр”, и весёлый, бесстрашный гасконец, друг Генриха Наваррского поэт Гийьом дю Вентре, написавший в тюремной камере: „Что когти филина орлиным крыльям? Не раздробить морским валам гранит. Так мысль моя над смертью и Бастилией презрительное мужество хранит”, и многие, многие другие.

Всякое общественное явление подлежит морально-этической оценке. С этой точки зрения следует оценивать и тайную войну.

Имеет ли она право на существование, нравственна или безнравственна?

Попробуем ответить на этот вопрос так: всё дело в том, во имя чего тайная война ведётся.

Если во имя прогрессивной цели, на благо человечества — она допустима; если ради неблаговидной цели — нет. Казалось бы, логичный ответ. Но мы, по сути, солидаризируемся с основателем и первым генералом ордена иезуитов Игнатием Лойолой, автором лозунга „цель оправдывает средства”, под сенью которого совершено бесчисленное количество кровавых преступлений, измен, подлейших и коварнейших злодеяний.

Нет. Сама подобная постановка вопроса не правомерна.

Тайная война есть лишь один из элементов войны вообще. В каждой войне есть элементы тайны, секретности, любой вид тайной войны прочно и неразрывно связан с войной явной. Так что дело не в тайности войны, а в самой её сути.

Ленинское учение о справедливых и несправедливых войнах в полной мере приложимо и к тайным войнам.

Но, может быть, всё это лишь искусственное создание проблемы на пустом месте, порождение двойственного отношения интеллигента к действительности?

Что же, обратимся к практикам, причём к практикам именно тайной войны. Вот, например, полковник О. Пинто, один из ведущих офицеров английской контрразведки во время второй мировой войны и после неё. Сам характер работы Пинто выработал в нём острое чувство реальности, жёсткость и твёрдость. Пинто чуждо какое бы то ни было абстрактное умствование, сантименты, снисхождение к врагам. Читая его воспоминания, иной раз поражаешься не только его хитроумным действиям, но и глубине проникновения в психологию противника, позволявшей ему разоблачать на редкость умело замаскированных врагов.

Перед этим матёрым английским контрразведчиком стояли совершенно конкретные задачи: не дать уйти от расплаты фашистским военным преступникам и их пособникам. И вот в процессе своей конкретной работы этот человек столкнулся всё с той же проблемой, хотя и в своеобразном её аспекте. Для точности предоставим слово самому Пинто: “В таких условиях (вражеской оккупации. — Г.Ф.) всегда находятся люди, которые считают, что легче пойти на сделку с врагом, чем оказывать ему сопротивление. Мэру, врачу, священнику приходится принимать отчаянно трудные решения. Должны ли они по-прежнему выполнять свои обязанности и пытаться облегчить участь своих сограждан, даже если это означает в какой-то степени сотрудничество с оккупантами? Или же они должны уйти в подполье и принести в жертву свои обязанности по отношению к окружающим во имя личной репутации патриота?”⁴

Эта проблема настолько серьёзно волновала Пинто, что этот весьма скупой на обобщения человек возвращается к ней вновь и вновь: “Представители общественности сталкиваются с одной из самых трудных проблем, когда они становятся свидетелями оккупации противником их города или района. Возьмите, к примеру, местного врача. Является ли его долгом оставаться на своем посту и помогать больным, хотя это означает, что ему придётся следовать инструкциям и приказам военного коменданта? Или же он должен уйти в подполье и предоставить больных самим себе? А что делать священнику или бургомистру? Должны они оставаться на своих постах, рискуя быть впоследствии обвинёнными в сотрудничестве с врагом? Или, напротив, являясь патриотами, должны бросить людей на произвол судьбы?”⁵

Как видим, та же проблема, тот же вопрос и даже с теми же действующими лицами. Легче всего было бы вообще не ставить его или ответить так: “При всех обстоятельствах врач, бургомистр, священник — и, добавим, видимо и люди других специальностей и профессий, оставшиеся на своих постах во время вражеской оккупации — являются военными преступниками и подлежат соответствующему наказанию” .

Однако жизнь, реальная жизнь, во-первых, поставила перед человеком, чьей обязанностью является передача в руки правосудия вражеских пособников, именно этот вопрос, во-вторых, привела его к совсем другому выводу: “На все эти вопросы не может быть готового ответа. Каждый гражданин, оказавшись лицом к лицу с жестокой действительностью, порождённой оккупацией родины врагом, должен сам найти ответ на подобные вопросы.”⁶

Как видим, и люди жёсткой реальной практики, при этом вполне современные, задаются теми же проблемами, и ответ на них ищут также в оценке конкретных обстоятельств и действий при помощи нравственных критериев, заключённых в самом человеке.

Поэтому неизбежно встаёт вопрос об изменчивости во времени и пространстве, о субъективности этих критериев. Кантианский категорический императив, вечный и неизменный, лежащий в основе морали как некое нравственное безусловное веление, уже не раз подвергался критике с разных сторон, и нет надобности к этому возвращаться. Изменчивость, несоответствие чрезвычайно значительны в самых разнообразных, иногда просто поразительных областях — даже в революционном движении.

„Люди, хвалившиеся тем, что  сделали  революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, что  сделанная  революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать”, — писал, уже имея огромный опыт изучения революционных движений в Европе, Фридрих Энгельс Вере Засулич 23 апреля 1885 года. И всё-таки изменчивость, несоответствие, как нам представляется, не должны обескураживать и приводить к выводу, что не остается никакой преемственности, никаких общих критериев.

Вот какую мысль по этому поводу высказал Ганди: „Я понимаю, что моральный подход изменчив, что он зависит от развития мышления и культуры и определяется как бы духовным климатом эпохи. И всё же в нём заключено нечто большее — определённые стремления, отличающиеся большим постоянством”.⁷

Если прибавить к этому, что моральный подход зависит и от классовой принадлежности, то, как нам представляется, это положение вполне приемлемо.

Разумеется, то общее, что есть в моральном подходе, может быть каждый раз выявлено при необходимой коррекции. Таковой, однако, отнюдь не является модная сейчас кое-где на Западе теория о возможности действия, отключённого от мысли, а следовательно, и от ответственности за эти действия. Это теория “банальности зла”, призванная, по сути, оправдать любые преступления. Как показывает социальная, научная, в том числе и медицинская практика, несовместимость не взаимоисключающих элементов устраняется не подавлением, а подбором основных соответствий, созданием соединительной среды и постепенной диффузией качеств, созданием толерантности.

Этот процесс может быть и стремительным, и затяжным, однако он идёт, и от воли людей в значительной степени зависит возможность его ускорения. В связи с этим вспоминается притча, которую очень любил покойный президент США Джон Ф. Кеннеди: садовник французского маршала Лиоте, желая отделаться от работы, сказал, что не стоит сажать деревья, потому что они зацветут лишь через сто лет.

— В таком случае, извольте посадить их сегодня же, — распорядился верящий в будущее Лиоте.

Итак, мы твёрдо убеждены, что при необходимой коррекции для морально-этических оценок существует некий нравственный критерий. Каков же он?

Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, обратимся к одному из самых захватывающих и значительных в истории тайной войны явлению, не нашедшему к сожалению, место в книге Е. Черняка. Это произошло в VI веке в Византии в царствование императора Юстиниана и императрицы Феодоры.

Следует сказать, что в книге Е. Черняка эти персонажи упомянуты, даже рассказывается о том, что Феодора из актрисы стала императрицей, что для укрепления своей власти она прибегала и к жестокости, и к услугам множества шпионов. Ещё раз автор упоминает Феодору, когда заводит речь о другой когда-то знаменитой танцовщице — Мата Хари. Натыкаясь в книге на эти оговорки, я испытывал такое чувство, будто играю в детскую игру “горячо — холодно”. Вот совсем, совсем уже горячо, и вдруг — холоднее, холоднее и совсем холодно.

Восполним этот пробел «Пяти столетий тайной войны».

Император Юстиниан правил Византийской империей на протяжении почти сорока лет — с 527 по 585 год. Это была глубоко противоречивая эпоха расцвета Византии: максимальное расширение границ, гигантское городское и фортификационное строительство, создание шедевров литературы, искусства, архитектуры — таких, например, как Софийский собор в Константинополе и крупнейший свод законов (кодекс Юстиниана).

Однако именно тогда начался закат Византии. Политика Юстиниана была отчаянной попыткой ценой страшного кровавого террора сохранить уже обречённый рабовладельческий строй. Кодекс Юстиниана, хотя и содержал статьи, направленные на сохранение законности и порядка, нравственности и человечности, в этой части совершенно не исполнялся, и, по существу, служил только для обоснования абсолютной власти императора. Стремясь к завоеваниям на Западе, Юстиниан вынужден был противостоять нападениям с востока: славяне, гунны, персы и другие варвары то порознь, то вместе вгрызались в империю. Административная реформа Юстиниана провалилась. Многочисленные, наспех возведённые укрепления — как на границах, от нападений внешнего врага, так и во внутренних районах, для защиты от восставшего народа — были возведены за счёт ограбления низов общества, их полного обнищания. Многие из этих кое-как сделанных построек были разрушены или сами развалились ещё при жизни Юстиниана. Все очаги свободной мысли — такие, например, как Афинский Университет — были закрыты и разгромлены. Интеллектуальная жизнь теплилась лишь в той мере, в какой она способствовала прославлению Юстиниана и Феодоры, до самой своей смерти в 548 году правившей совместно с мужем и вдохновлявшей его на все его “деяния”. Непоследовательность политики и пренебрежение к национальным интересам населявших страну народов привели к росту сепаратистских настроений Египта и Сирии, к обострению ненависти окраин империи к столичной власти. Как писал о эпохе Юстиниана один из самых горячих его поклонников, французский историк Шарль Диль, “естественное развитие империи было приостановлено, она была истощена в угоду крайнему честолюбию одного человека.”

Юстиниан умер в 565 году, оставив страну разорённой в финансовом, экономическом и военном отношении, государственную власть ослабленной, народ в нищете, территорию империи уменьшенной. Сразу же после его смерти фактически рухнул рабовладельческий строй и был открыт путь к феодализму, в короткий срок пали препоны для естественного развития страны, сооруженные императором и его клевретами. Десятилетия кровавого террора не убили в людях стремления к справедливости и демократии.

При огромном дворе Юстиниана, в обстановке ослепительной роскоши и торжественного величия, целый хор вышколенных поэтов, историков, риторов, художников прославлял гений и величие Юстиниана и Феодоры, небывалые победы и достижения, одержанные в их царствование. Однако даже в этой блестящей плеяде среди прочих выделялся своим умом и талантом придворный историк Прокопий Кесарийский.

О его личности мы знаем немного. Родился Прокопий в городе Кесарии Палестинской между 490 и 507 годами в знатной и богатой семье, получил прекрасное образование в области риторики, философии, юриспруденции. С 527 года молодой учёный стал секретарём, а позже и советником самого выдающегося полководца Юстиниана — Велисария, и вместе с ним совершил длительные походы против персов, а также в Африку, Италию и другие страны, где принимал участие во многих сражениях и дипломатических переговорах. Умный, разносторонне образованный, знаток и ценитель античной литературы и культуры, Прокопий в известной степени и по стилю, по широте охвата исторических явлений и глубине анализа был продолжателем традиций Фукидида и Полибия. «История войн Юстиниана с персами, готами и вандалами», «О постройках» и другие сочинения выдвинули его на первое место среди придворных историков Юстиниана. Кроме того, это был крупный государственный чиновник, незаурядный дипломат и политический деятель, прекрасный знаток военного дела. Доверие и покровительство Велисария, а затем и императора, открыли Прокопию доступ ко многим секретным делам и документам императорского двора.

Его сочинения производят несколько странное впечатление. Многочисленные интересные и точные факты, сдержанность и скепсис (по отношению к религии, в частности) и глубина мышления сочетаются с неумеренными восхвалениями Юстиниана, с превознесением до небес всех его действий. Если в сочинениях Прокопия и встречаются критические высказывания в адрес императора, то они обязательно вложены в уста его врагов: например, в обращённую к персидскому шаху Хосрову II речь армянских послов. Собственные же высказывания Прокопия — всегда льстивый, зачастую безвкусный панегирик императору. Очевидно, Юстиниан, как и все тираны, не был особенно взыскательным, когда речь шла о возвеличивании его особы. Есть основания предполагать, что именно самой апологетической своей работой «О постройках» Прокопий настолько угодил императору, что был назначен на высокий пост префекта города¹⁰ и получил почётный титул ‘иллюстрис’ или ‘патрикия’. Впрочем, обстоятельства последних лет жизни Прокопия и его смерти неизвестны, более или менее уверенно можно сказать лишь, что он пережил своего императора, скончавшегося в возрасте 87 лет.

Перед читателем сочинений Прокопия встаёт облик автора — суховатого, холодного, замкнутого карьериста, с трезвым и сдержанным умом, умело использовавшего тщеславие императора и его ближайшего окружения для получения чинов, денег и почестей, продавшего свой незаурядный талант за блестящую придворную карьеру. Чтобы не быть голословным, приведём несколько выдержек из уже упомянутой работы Прокопия «О постройках» написанной, видимо, в 560 году, за пять лет до смерти Юстиниана.

Начнем с напыщенного риторического вступления, за которым, впрочем, следует изложение многих интересных фактов: Помимо всего, этого история показывает, что подданные, о которых проявлена заботливость, становятся расположенными к своим благодетелям и у большинства из них рождается и живёт чувство благодарности; те же, которые, бывает, в нужный для них момент получили от своих владык щедрую помощь, сохраняют в памяти потомства бессмертную славу великих достоинств их государей . А теперь о представителе тех, чья бессмертная слава и т.д., о самом щедром из всех — о Юстиниане.

В книге сообщается о перевалившем за тысячу построенных или коренным образом перестроенных при нём укреплений, дворцов, храмов и т.п. Вот что говорит Прокопий об этом строительстве: Благодаря величию своей души этот император, как во всём остальном, так и в деле строительства совершил больше, чем можно передать на словах. ‹...› Император Юстиниан не между прочим, а истинно по-царски залил весь город прозрачной питьевой водой. О строительстве Софийского собора в Константинополе: Не одними деньгами создал его император, но и своими заботами и мыслями, связанными с трудами, создал всеми своими другими выдающимися качествами своего великого духа. Ещё о строительстве: при их создании присутствовал и их строительством лично руководил император Юстиниан. И вообще, император Юстиниан, строитель всей вселенной.

Да разве дело только в строительстве! Вот что пишет Прокопий: И не только своим строительством спас он здешних своих подданных, но это он сделал благодаря своей прозорливости во всех остальных делах.

Юстиниан в роли спасителя предстает у Прокопия в самых различных вариантах: наш император спас государство ‹...› дал им (подданным. — Г.Ф.) избавление от этих бедствий ‹...› спаситель ‹...› проявляя много забот о спасении своих подданных ‹...› общий для всех спаситель и т.д.

Как же удалось императору спасти своих подданных, благодаря каким качествам он смог это сделать? Прокопий и на это дает ясный ответ: денно и нощно заботясь о своих подданных ‹...› благодаря великодушию и достоинству своего сердца ‹...› наш император совершил свои великие дела ‹...› он самые тяжёлые несчастья для пострадавших своими последующими благодеяниями тотчас превратил в более счастливую для них судьбу. Далее: В своей предусмотрительности император Юстиниан обратил на это внимание и ясно доказал, что для человека нет ничего непреодолимого, даже если бы ему пришлось бороться с самыми большими трудностями ‹...› благодаря своей вдумчивости и прозорливости ‹...› мудрому предвидению Юстиниан добился того, что в империи воцарилась радость жизни.

Запомните эту  радость жизни,  уважаемый читатель, она нам ещё пригодится.

Ну а как, по утверждению Прокопия, относился Юстиниан к своим врагам? Вот как: те же, которые злокозненно строили против него заговоры вплоть до убийства его, не только живы до этого времени и владеют своим достоянием, хотя они явно были изобличены в этих преступлениях, но даже стоят во главе римских войск, даже больше: записанные в списки консулов, носят самое высокое в империи звание.

Тут уж действительно, как говорит Прокопий, всякий должен был бы прийти в восхищение перед умом императора.

А как он работал, каков стиль работы!

Он всегда оставался без пищи по два дня; при этом он поднимался с ложа на рассвете, бодрствуя в заботах о государстве, всегда делом и словом руководя единолично государственными делами, и в течение утра, и в полдень, а зачастую и всю ночь. Вполне естественно, что даже родине Юстиниана следует величаться, гордиться и хвастаться, что она воспитала и дала римлянам такого императора, деяния которого ни словами передать, ни пером описать невозможно, что неизбежно всякая речь наша будет ничтожнее этого города, соответствующего величию императора. Юстиниан, по словам Прокопия, милостивый к нам как отец и естественно, поэтому никто, даже исполненный зависти, не сказал бы, что из всех людей, которые существовали в течение веков, император Юстиниан не является самым мудрым и исключительно заботливым.

На протяжении веков льстецы и холопы употребляли по отношению к деспотам один и тот же набор безвкусных, пошлых, но цветистых хвалебных эпитетов, а деспоты как должное и даже с удовольствием всё это выслушивали. Казалось бы, банальная история и незачем из-за неё тревожить тени ушедших.

Но вот тут-то мы и вступаем в область необычного.

В течение длительного времени считалось, что едва ли не самая удивительная история в эпоху Юстиниана — проделка с шелковичными червями. Китай, в то время монополист по производству шёлка, ревниво охранял секрет его производства, и, в частности, был строжайше запрещён вывоз из страны шелковичных червей.

Два ловких византийских монаха, вызнав секреты этого производства, выдолбили отверстия в своих посохах, спрятали туда гусениц шелкопряда и тайно вывезли их из Китая в Византию. В Сирии и Финикии — в городах Антиохии, Тире, Бейруте — было налажено производство шёлка, империя частично освободилась от дорогостоящего импорта.

Современникам, да и не только им, событие это казалось самым значительным в тайной войне при Юстиниане.

Прошли века. Давно умерли Юстиниан, Феодора, Велисарий и другие властители Византии, умер и Прокопий, прекратила своё существование сама Византия. И вот свыше 300 лет тому назад учёный-хранитель (кустос) Ватиканской библиотеки Николай Алеманн, изучая различные фонды, в том числе и вывезенные из Византии, захваченной в 1453 году турками, наткнулся на рукопись, которая произвела на него ошеломляющее впечатление. Это было довольно объёмистое сочинение, принадлежащее Прокопию из Кесарии, лучшее его творение. В 1623 году Алеманн опубликовал это сочинение Прокопия под названием «Тайная история». Хотя со времени описываемых событий прошло больше тысячи лет, опубликование «Тайной истории» вызвало целую бурю, а споры вокруг неё не прекращаются и по сей день.

Нельзя сказать, что «Тайная история» всегда была абсолютной тайной. По некоторым, правда весьма глухим сведениям, ещё при жизни Прокопия его рукопись имела хождение в определенных кругах Константинополя — разумеется, нелегально. Впрочем, из живших по времени близко к Прокопию писателей никто не упоминает этого его сочинения. Зато «Тайную историю» знает в X веке историк Свида, который её даже цитирует, а в ХIV веке Каллист, который только слышал о ней, но сам не читал. Живший в ХVI веке при Франциске I французский ученый Жиль ссылался на эту работу Прокопия.

Несмотря на все эти известные факты, целый ряд учёных яростно отрицал подлинность «Тайной истории», авторство Прокопия и достоверность сообщаемых в ней фактов.

Сторонники “законной королевской власти” — легисты — утверждали, что «Тайная история» — это злой памфлет, вышедший из недр Ватикана с целью унижения королевской власти ради возвышения авторитета папы, что памфлет этот сочинили их современники — “куриалисты” (сторонники суверенной власти пап) и т.д.

Однако авторитетнейшие эксперты установили бесспорную подлинность «Тайной истории» и её принадлежность именно Прокопию. Об этом свидетельствует стиль, манера изложения, степень осведомлённости — наконец, талант. Более того, сопоставление «Тайной истории» с рядом других источников позволили установить, что подавляющее большинство сообщаемых в ней фактов реально. Подлинность «Тайной истории» была окончательно доказана в XIX веке трудами западноевропейских учёных Тейффеля и Ланна, а из отечественных учёных — Б.А. Панченко (заметим, что полностью на русский язык «Тайная история» переведена и опубликована С.П. Кондратьевым в 1938, а «О постройках» в 1939 годах, им же).

Доказано, что «Тайная история» написана Прокопием около 550 года, при этом из предисловия следует, что к частичной переработке текста он возвращался уже после смерти Юстиниана, т.е. после 565 года.

Однако и после того, как была установлена подлинность «Тайной истории», и авторство Прокопия признано большинством учёных, ожесточённые споры вокруг этой книги и её автора не прекратились. Причина — прежде всего содержание книги, полное его несоответствие другим сочинениям Прокопия — явным, скажем так.

В «Тайной истории» Прокопий являет присущий ему талант — и не свойственную доселе страстность. Во всеоружии глубоких и разносторонних знаний императорского двора и тайных пружин, двигавших персонажами, он шаг за шагом, день за днём разоблачает беззакония, коварство и подлость Юстиниана, Феодоры и их приближённых. Мы узнаем потрясающие факты, а те, что хорошо известны из других работ Прокопия, предстают в ином свете.

Другим предстаёт и сам Прокопий: его служебные обязанности придворного историка, политического деятеля и дипломата оказываются ширмой.

Оказывается, Прокопий люто ненавидел Юстиниана и его присных. Золото и почести не заглушили в нём голоса совести. Создавая лживые официальные сочинения, он в это же самое время тайком от самых близких людей страстно разоблачал коварство и жестокость императора, растленные нравы византийского двора. Приводя факты унижения человеческого достоинства, забитости низов, произвола и продажности администрации, безмерной тяжести налогов, Прокопий вскрывает подлинные причины народных восстаний его времени.

Помните, читатель, благостное вступление Прокопия к работе «О постройках» и велеречивые рассуждения об истории и славе великих и благородных владык? А ведь в обоих случаях речь идёт об одном и том же императоре. А теперь приведём выдержки из «Тайной истории», по возможности останавливаясь именно на тех проявлениях личности Юстиниана, которые описаны в официальных сочинениях Прокопия. Выдержки эти довольно обширны, но, как нам представляется, «Тайная история» настолько яркое и поучительное сочинение, что хотя бы частичное ознакомление с ним будет полезно и интересно читателю.

Начнём с характеристики личных качеств Юстиниана:

Достойной парой своему царственному супругу была и Феодора. Вот что сообщает о её характерных особенностях Прокопий:

Теперь немного о стиле “работы” императора, о его бдениях на благо своих подданных: Часто он оставался по два дня и ночи без пищи ‹...› спал он, если приходилось, час, а всё остальное время проводил в движении ‹...› Его вечное бодрствование, заботы и труды были направлены только на то, чтобы всегда и во всём придумывать страдания своим подданным под покровом всё более высокопарных и хвастливых слов

Что представляли собой члены партии венетов (“голубых”), опоры императора? И на это есть ответ у Прокопия:

У сатрапов Юстиниана, по выражению Прокопия самое имя убийцы и насильника ‹...› превращалось в имя энергичного человека. Весьма красочно описывает Прокопий высших государственных советников императора:

Естественно, что перед следователями Юстиниана не требовалось ‹...› выступать обвинителем или представлять свидетелей того, что сделано, но постоянно в течение всего этого времени обвиняемых без суда и следствия возможно секретнее лишали жизни и отбирали всё их имущество. ‹...› Всякий раз, когда они (Юстиниан и Феодора. — Г.Ф.) в числе своих помощников сверх своего ожидания видели какого-нибудь человека хорошего и достойного, они приходили в крайнее смущение и, исполненные крайнего недовольства, всячески старались как можно скорее избавиться от него.

Надо полагать, при том режиме Юстиниану и Феодоре не приходилось часто приходить в смущение. Придворные и государственные мужи, как правило, были не только отпетыми негодяями, но и — кто из подлости, кто из страха, — отчаянными подхалимами.

Теперь посмотрим, какова была, помимо грабежа и казней своих подданных, конкретная государственная деятельность Юстиниана:

Каков же итог царствования Юстиниана?

Пора, пожалуй, на этом подвести итог, хотя ещё очень много необыкновенных фактов и суждений приведены в «Тайной истории», этой удивительной тайной войне, которую один человек вёл против могущественного императора и его двора.

Однако, как говорится, картина и так достаточно ясна. Ясны и причины того, что после установления подлинности и авторства «Тайной истории» споры вокруг неё стали касаться прежде всего морально-этической, нравственной оценки самой личности Прокопия.

Негодяй, — говорили одни, — всю жизнь раболепно пресмыкавшийся перед императором в поисках богатства и чинов, осыпанный милостями и вознесённый высоко над толпой щедростью Юстиниана, он подло, тайно писал грязный пасквиль, в котором оболгал своих благодетелей, прошёл мимо их достоинств, а их недостатки чудовищно преувеличил и отплатил чёрной неблагодарностью за все совершённые благодеяния, да ещё сделал это постыдно трусливо. Мужественный, смелый и благородный человек, — говорили другие, — достигнув при помощи своего ума и таланта богатства и высокого положения в обществе, он всё это, да и самую жизнь свою поставил под страшную угрозу, только чтобы оставить потомству описание подлинного облика Юстиниана и его окружения, оплакать десятки тысяч невинных людей, погубленных императором, показать низость деспотической власти, а также то, что никакие официальные похвалы и лесть не скроют правды.

Вот как, — возражали третьи, — если Прокопий действительно так был полон гражданского мужества, то почему он не примкнул к тем, кто, рискуя жизнью, открыто выступал против императора, скажем, к участникам знаменитого восстания «Ника», которое он сам с таким мастерством описал?

Прокопий — хорошо осведомленный человек, историк с широким горизонтом, — отвечали им, — понимал, что в его время в Византии не сформировались ещё силы, которые могли бы сбросить тиранию Юстиниана. В этих условиях, когда восстания всё равно были обречены на неудачу, его участие только увеличило бы ещё на одну количество жертв, а эффект оказался бы ничтожным. А так — он создал труд, который на века пригвоздил к позорному столбу тиранов и воздал должное жертвам тирании, в том числе и участникам народных восстаний против Юстиниана. А рисковал Прокопий ничуть не меньше, чем другие борцы, ведь его работа над «Тайной историей» могла быть открыта кем-нибудь из императорских шпионов, и в этом случае участь его была бы страшна. Да мы и так не знаем этой участи. Ведь последние годы лизни Прокопия, время и обстоятельства его смерти неизвестны. А что если вторая, главная деятельность Прокопия была раскрыта пусть при преемниках Юстиниана, и он закончил свою жизнь после неимоверных мучений в одном из тайных императорских застенков? Ведь такая перспектива была для него абсолютно реальной. Разве можно упрекать в использовании жизненных благ разведчика, который под личиной офицера вражеской армии проникает в тайны врага, чтобы обезопасить свою страну, и тем лучше это делает, чем естественнее и разностороннее будет выглядеть его маскировка?

Речь не идёт о каких-либо упреках, — вступали в спор четвёртые, — просто аргумент, что восстания всё равно были обречены на неудачу, неверен и психологически очень опасен. Ведь удачей, как правило, заканчивается не первое восстание, и эта удача подготовляется всеми предыдущими. Без них не было бы и последнего, удачного. Победоносная революция всегда результат длительной предшествующей борьбы с неизбежными жертвами. Неизбежными, но вовсе не бесполезными. И, значит, участие в этих, пусть и обречённых на каком-то этапе на неудачу движениях не только не бесполезно, а необходимо, без этого не будет и победы. Так что никак нельзя оправдать этим отказ Прокопия от открытых выступлений против Юстиниана.

Ещё более опасен и неверен аргумент, что Прокопий как выдающийся историк принёс больше пользы в борьбе против Юстиниана своими писаниями, чем участием в восстаниях. Это положение, исходящее из теории исключительности, избранности определенных лиц, неверно по самому своему существу. Участник того же описанного Прокопием восстания «Ника», юноша, открыто выступивший против тирана и даже не успевший вытащить меч из ножен, когда на ипподроме его зарубили императорские гвардейцы, не только неизмеримо привлекательнее как личность, чем Прокопий, не только совсем другой — цельный и мужественный — тип человека, но и сделал он гораздо больше, чем Прокопий, ибо из самоотверженных действий его и ему подобных и сложилась та сила, которая в конце концов уничтожила в Византии рабовладельческий строй и тиранию. А Прокопий? Что же, конечно, его «Тайная история» очень полезна, да только сама история решалась не в тайных писаниях, а в открытых действиях борцов.

Да вот представим себе, что Николай Алеманн не нашёл «Тайной истории», что она так и пропала. Это вполне возможный случай, и тогда Прокопий остался бы в истории только как один из продажных чиновников Юстиниана, всю свою жизнь поддерживающий тирана.

Да, всё это так, — говорят пятые, — но ведь жизнь не состоит из отдельных цветов спектра, в реальности они перемешаны, сочетаются друг с другом. Видимо и Прокопий был человеком двойственным. Эта двойственность его натуры была трагической, в нём сочеталось корыстолюбие и тщеславие с ненавистью к тиранам и горячим сочувствием к их жертвам. Все богатства и почести, которыми его осыпали, не заглушили в нем голоса совести, голоса справедливости.

Вот уже триста лет идёт эта полемика, и не видно ей конца. Это не случайно. Ясно одно: «Тайная история»", написанная Прокопием безусловно с большим риском не только для его карьеры, но и самой жизни, важнейший исторический, философский и политический документ, и, как ни велико его значение для изучения эпохи Юстиниана, оно выходит далеко за пределы этого периода в истории Византии и играет определённую роль в понимании общих процессов исторического развития человечества. Ну, а как же быть всё-таки с морально-этической оценкой самого Прокопия?

Работами ряда авторитетнейших византинистов установлено, что, по крайней мере, первый вариант «Тайной истории» был написан Прокопием около 550 года, т.е. не только при жизни Юстиниана, но в период наивысшего его могущества — и, в то же время, уже после опалы высокого покровителя Прокопия — полководца Велисария, который сам едва не распрощался с жизнью, допустив непочтительные высказывания об императрице. Таким образом, чем бы ни руководствовался Прокопий, он подвергал себя смертельному риску именно в то время, когда писал этот, главный труд своей жизни.

К счастью, мы можем опереться и на авторитетное свидетельство самого историка относительно того, для чего он создал свою «Тайную историю». Выше уже цитировалось высказывание Прокопия относительно того, что своей «Тайной историей» он хотел вскрыть подлинную сущность Юстиниана и его окружения и показать тиранам, что их преступления не удастся скрыть от суда истории. Уже после смерти Юстиниана и Феодоры, Прокопий возвращался к тексту своей «Тайной истории». Как бы оправдываясь перед суровым судом потомков, Прокопий пишет: Причина этого в том, что описывать всё как следует раньше было мне совершенно невозможно, пока были живы вершители всех этих дел. Ведь сделать это незаметно при том множестве шпионов, какое тогда было, для меня не представлялось возможным, а уличённый — я неизбежно должен был погибнуть самой жалкой смертью: ведь в этом случае я не мог полагаться даже на самых близких своих родных, да и в прежних своих работах я был вынужден умолчать о причинах многого из того, о чём я писал. Поэтому я считаю своим долгом в данном сочинении высказать всё, о чём до сих пор я должен был молчать, а равно и объяснить причины событий, рассказанных мною прежде.

Что ж, весьма веские аргументы, с которыми поневоле согласишься. Тем более, что в случае огласки погиб бы сам автор, лишив нас возможности иметь правильное представление о правлении Юстиниана. Выходит, это и есть спасительный рецепт, некий общий непреложный закон поведения? Нет, и ещё раз нет! Прямо противоположное понимание интеллектуального творчества, соотношения творца с истиной исповедуют другие люди, и одна из самых точных и сжатых формулировок исходит от представителя коммунистической партии. Известный французский писатель, член КПФ, герой сопротивления во время нацистской оккупации Веркор так отвечает на этот вопрос: „Писатель должен быть прежде всего смелым и при всех обстоятельствах говорить то, что думает, какой бы ни была расплата за его откровенность. Таков первый догмат веры моей профессии”.

Какое разное понимание “догмата веры”, “долга” у византийского историка VI века и писателя-коммуниста XX века! Но правомерно ли сравнивать разнесённых во времени столь далеко мыслителей?

Да, правомерно. По меткому определению О.Э. Мандельштама, „Время ‹...› есть содержание истории, понимаемой как единый синхронистический акт, и обратно: содержание есть совместное держание времени — сотоварищами, соискателями, сооткрывателями его”⁸ Нас же интересует именно то общее в морально-этических критериях, что есть в любом цивилизованном обществе, вне зависимости от разделения во времени и пространстве: совесть.

Нам возразят: как и всё на свете, совесть — понятие историческое, оно меняется не только от эпохи к эпохе, от одной общественно-экономической формации или даже страны к другой, но и в зависимости от классовой, сословной и другой принадлежности. Да, всё это, конечно, так. Но есть в этом понятии общий комплекс морально-этических, нравственных норм, далее неделимое ядро.

Мы дали высказаться тем, кто провозгласил веление совести законом поведения, долгом по отношению к обществу и к самому себе. Выслушаем их противников.

Вот, например, Адольф Гитлер. Фюрер становился бесноватым только тогда, когда хотел запугать врага или воодушевить толпу. Он хорошо разбирался в том, кто его возможный союзник, а кто противник — был политиком-реалистом. Гитлер заявил: „Я освобождаю людей от отягчающих ограничений разума, от грязных и унижающих самоотравлений химерами, именуемыми совестью и нравственностью, и от требований свободы и личной независимости, которыми могут пользоваться лишь немногие”.⁹

И это не пустые слова. В совести Гитлер видел вполне реального и грозного противника, поэтому-то и следовало „освободить” от неё людей. Недаром вся мощь гитлеровской машины пропаганды и в самой Германии, и в оккупированных ею странах была направлена, прежде всего, на то, чтобы любой ценой вытравить из людей совесть, и этим превратить в животных — хищников или тупых скотов.

Заметим, что при этом Гитлер, чётко разделявший гуманитарную сферу на “арийскую” и “еврейскую”, в дефиниции совести не вдавался. Очевидно, понимал: совесть не имеет национальной принадлежности, и массовое пробуждение таковой у немцев отнюдь не входило в его планы.

Мы знаем, чем закончилась попытка Гитлера „освободить” людей от совести. Да и не могло быть иначе. Преступления гитлеризма сплотили воедино людей с совестью, и они победили гитлеровский рейх. Недаром „людьми с чистой совестью” назвал бесстрашных борцов против фашизма — наших партизан — один из советских писателей, руководитель партизанского движения Пётр Вершигора.

Два мира: для одного совесть — враг №1, для другого — отличительный признак настоящего человека.

Да, человеческая совесть — отнюдь не абстрактное понятие, а комплекс морально-этических норм. Она и есть критерий нравственного облика человека. Горе тому, кто заглушит в себе её голос.

Отсутствие таких развёрнутых оценок в рецензируемой книге — весьма существенный её изъян.

——————————

     Примечания

¹  Е. Черняк.  Пять столетий тайной войны. М.: Наука. 1966 г. 581 с.
²  К. Распевин.  Невидимый фронт. «Правда», от 18 декабря 1967 г.
³  Спиноза.  Этика. М., 1933. С. 191.
⁴  О. Пинто.  Тайный фронт. М., 1966. С. 305–306.
⁵  Там же, стр. 252.
⁶  Там же, стр. 252.
⁷  Д. Неру.  Открытие Индии. М., 1955 г. С. 25.
⁸  О. Мандельштам.  Разговор о Данте. М., 1967 г. С. 32.
⁹  Цит. по речи Р.А. Руденко на Нюрнбергском процессе. «Нюрнбергский процесс», том I. М., С. 465–466.
     Взято Р.А. Руденко из книги  Р. Раушнинг.  Голос разрушений. Нью-Йорк, 1940 г. С. 222.

*   *   *

Небесные заступники

Итак, на январь 2019-го бледный оттиск «Вредной химеры» пылился в моём шкафу тридцать лет и три года. Ни разу не перечитывал. Зачем. Разбудите ночью — поддержу разговор: тайной войной принято считать шпионаж, а Г.Б. Фёдоров братает с ним потаённую борьбу во имя исторической правды. Возможно, Г.Б. Фёдоров ближе к истине. Насколько. На «Тайную историю» Прокопия Кесарийского. Да разве этим истина не достигнута? Нет. И завалюсь храпеть дальше.
         Пока не забыл: о «Злых песнях» Гийома дю Вентре сам Георгий Борисович говорил мне, что это не перевод с французского, а сонеты двух ссыльнопоселенцев сталинской поры. Называл имена, вылетело из головы. Сейчас всё это в открытом доступе: Яков Харон и Юрий Вейнерт.
         И ещё: тратить время жизни на «Вредную химеру» я предполагал исключительно ради памяти о своём друге. Выправить, вывесить — и выкинуть из головы.
         И вдруг целый день ушёл только на вводную картинку. Зачем эти жертвы. А вот.

а исторический факультет МГУ ровесник Октября Жора Фёдоров поступил в 1935 году. Врождённая склонность счастливо совпала с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР» от 16 мая 1934 года, которое предписывало незамедлительно восстановить исторические факультеты Московского и Ленинградского университетов. Жориным однокурсникам довелось застать на ИФ МГУ его первого декана, презренного наймита иностранных разведок Григория Самойловича Фридлянда (1897–1937) и матёрого саботажника Петра Фёдоровича Преображенского (1894–1941). Наймита расстреляли сразу, а саботажника спустя четыре года лагерей: если враг не сдаётся, его уничтожают.
         Странным образом пресечение преступной деятельности этих шакалов от науки совпало с выходом в свет первого номера журнала «Вестник Древней истории».
         Жорин папа, член РСДРП с 1905 года, работал заместителем директора Партиздата, поэтому на излёте 1938-го в семейной библиотеке стояли рядышком все четыре тома ВДИ (в 1937 г. вышел единственный, далее строго по четыре в год). Из каждого торчали закладки. Дело рук Фёдорова-младшего, у главы семейства едва хватало времени на передовицы. Ждали пятого тома.
         Дальше можно не нагнетать: в качестве приложения (с. 273–356) там оказался русский перевод «Arcana Historia» Прокопия Кесарийского. В следующем году ВДИ порадовал читателя новым свидетельством незаурядного дарования византийского историографа — в отличие от предыдущего образчика, бесспорного с любой точки зрения: «О постройках».
         Жорин папа окончил Санкт-Петербургский университет и даже какое-то время совмещал подпольную борьбу с преподаванием латыни, но к делу это относится не весьма. Речь о гимназическом курсе обучения. С незапамятных времён история была в нём обязательным предметом — раз, Закон Божий — два. Нечего и говорить, что заместитель директора Партиздата имел отчётливое понятие о гражданской и церковной ипостасях объекта нападок Прокопия: юристы до небес превозносят свод законов Юстиниана, православные празднуют память святого императора и его царственной супруги.
         При этом в святцах чёрным по белому: сильная половина святой пары — славянское отродье.

вятой Юстиниан, император Византии, был славянин: он родился в селении Вердяне, близ города Средца, в нынешней Болгарии. Его дядя Юстин, который также был уроженец Вердяны, пешком в одном тулупе пришёл в Константинополь. Здесь он, благодаря своим природным дарованиям, быстро возвысился, а потом сделался даже императором. В Константинополь он перевёл вслед за собой из Вердяны свою жену Лупкиню с её сестрой Бегляницею, матерью Управды. Этот Управда, по смерти Юстина, и занял византийский императорский престол с именем Юстиниана.
         Император Юстиниан известен в истории своими успешными войнами с врагами Византийской империи, а также изданием полного собрания римских законов. Но, сверх того, он прославился своими заслугами в пользу христианской Церкви и православия. Так, он предпринял немало забот к распространению христианства и к искоренению язычества. Закрыв языческие школы в Афинах, он повелел, чтобы преподавание наук вели иноки. Язычество более всего подвергалось его преследованиям в самой столице его царства — Византии, а также и в Малой Азии. С целью обращения ко Христу язычников Юстиниан послал в Малую Азию Иоанна, епископа Ефесского, и тот крестил там до 70 тысяч язычников, а император построил для обращённых до 90 церквей.
         Наряду с распространением христианства Юстиниан радел о сохранении чистоты православной веры. В его царствование продолжали беспокоить Православную Церковь несториане, которые учили, что Христос не был Богочеловеком и что Божество только обитало в Нём, как в простом человеке. Ещё более несториан волновали Церковь монофизиты, учившие, что в Иисусе Христе Божеское естество поглотило человеческое. Против этих-то произвольных измышлений человеческого разума Юстиниан составил песнь: „Единородный Сыне и Слове Божий”, которую повелел петь за Богослужением. По его же стараниям в 553 году был созван пятый Вселенский Собор для осуждения несторианских мыслей в сочинениях Феодора Мопсуетского, Феодорита Киррского и Ивы Едесского и для прекращения раздоров в Церкви.
         Ревнитель православия и благочестия, Юстиниан много заботился о богослужении Православной Церкви и о благолепии храмов, как мест Богослужения. В своем своде законов он поместил, между прочим, закон об обязательном повсеместном праздновании праздников Рождества Христова, Крещения Господня и Воскресения, Благовещения Пресвятой Богородицы и других. Кроме того, Юстиниан построил много прекрасных храмов во славу Пресвятой Богородицы, апостолов и других святых. Самым знаменитым созданием Юстиниана считается храм святой Софии, Премудрости Божией, в Константинополе.
         Построенный ещё равноапостольным царём Константином храм при Юстиниане был сожжён во время одного бунта. Благочестивый царь собрал лучших строителей, не щадил золота и денег и соорудил храм на удивление векам по своему величию и красоте.
         В своей частной жизни Юстиниан проявлял высокое благочестие. Всегда набожный, он проводил Великий пост в суровом воздержании и молитвах, не вкушал хлеба, а довольствовался растениями и водой, да и то через день и два.
         Так, живя в чистоте и благочестии, он царствовал 39 лет и мирно скончался о Господе. За заслуги Церкви и за благочестие он причислен по смерти к лику святых. Вместе с ним причислена к лику святых и его супруга, царица Феодора, которая была сначала грешницей, но потом раскаялась и провела остаток жизни в чистоте и благочестии.
Святитель Димитрий Ростовский.  Жития святых.
Память благоверного царя Юстиниана и царицы Феодоры (14 ноября).

Ты русский! Твоя кровь могущественна в белой пустыне, среди дубрав, между семью морями. ‹...› Стыдись, ты кто? Забыл ли ты, как ночью я шептала, как нужно править? Взглядом и бичом смиряй ‹...› Сильный покорен только сильному ‹...› Советам моим следуй, и снова ложе брачное повторим среди укрощённых взглядом повелителя зверей.
         Они собрались: тридцать тысяч. Вели полководцу жечь, колоть глаза, изрубить их ‹...› рубить их прикажи, — святош, беснующихся, законников ‹...›. Сожги те зданья, где они, осироти весь город, — тогда почувствуют. Сегодня придут лукавые вельможи, усмешкой язвя и вспоминая то время, когда я пела и плясала им. Я их заставлю благословлять мой след, целовать мои ноги за то, что оставляю власть и не лишаю жизни их, свидетелей доцарственной судьбы, и, великолепная, я усмирю их новой вспышкой красот и дерзости. Если я знала их поцелуи, как плясунья и певица, они узнают тут меня как их повелительницу. Ударом бича усмиряй толпу, казни и отымай, дари и даруй, — вот мудрость. Твой воевода усмирил остготов, — ужели он не сумеет победить полчища неумных тройкобежцев?!
         — Убийства, смерти, казни! Без них нельзя вести людей? Как стройно всё в законах и как законов плащ багрянцем казней окружает жизнь...
         Нет, видно, ветхо племя, и передать другим мудрость веков прошедших — вот всё, что ему осталось. А мы, разве мы не упадок? Я получужестранец на престоле, от племени другого дар дряхлеющей стране, а ты — и дочь, и мать веселья, — чета ужель времен могущества?
         Ты права: пусть укротится царственный мятеж. Итак, меч против поднявших меч. Меч и горе, и слёзы тех, и вечный плач уже неутешных вдов и матерей! Что делать: законы не везде всё предусмотрели и иногда их покрывает кровь. Пусть воин завоюет власть, почёт и уваженье.
         Законоизмышлять — это то же, что установлять теченье звёзд, и лишь народ, как море бурное, теченье звёзд согласных нарушает.
         Ещё ни одно лицо красивое зеркалом так не было искажено, обезображено, как законодателя предначертания страной.
         Что ж, меч рассудит, кто был прав.
         Царства старинного доспехи не по плечу изнеженным потомкам.
1912

         Уж не строительство ли Святой Софии для Прокопия деньги на ветер? Почему нет, в «Тайной истории» россыпь оговорок и полупризнаний автора в неверии, один „так называемый праздник пасхи” (см. выше) чего стоит. Но и с приморским строительством концы с концами у Прокопия сходятся не весьма, достаточно беглого взгляда на береговую линию до и после реконкисты.

         Береговая линия восточного побережья Чёрного моря здесь, мягко говоря, не точна: св. апостола Симона Кананита (Зилота) римские воины распилили надвое в будущем центре Никопской и Зихской епархии Константинопольского патриархата Никопсии (адыг. Ныджэпсыхъо), по пути в Трахею (нынешние Гагры) умер Иоанн Златоуст. Бессмысленные, по словам Прокопия, приморские сооружения ромеев тянулись, по крайней мере, до Новороссийска, едва ли не в каждой пригодной для стоянки судов бухточке находят развалины крепости.
         Северо-запад Кавказа населяли представители абхазо-адыгской языковой общности. Они слышали проповедь апостола Андрея, но, как известно, по-настоящему привил Кавказу христианство Юстиниан Великий. Горцы веками хранили благодарную память о первом их просветителе:

реческий император Юстиниан, по сказанию старцев, Юстин или Юстук, был союзником адыхейского народа и даже называл себя адыхейским витязем. С помощью наших предков он одолел врагов империи. Так, между прочим, особенно сохранилась память о победе, одержанной над готами и их союзниками. После того Юстиниан обратил милостивое внимание на адыхов и стал прилагать старание к обращению их в христианство. Адыхе приняли его от греков без сопротивления, что и послужило к сближению этих двух народов. Имя Юстиниана было в таком уважении между адыхами, что, для подтверждения своих слов, народ клялся юстиниановым столом и юстиниановым троном. Юстиниана значит “юстинов стол”; шот Юстюк  — „юстинианово седалище”. В древности наш народ никогда не клялся именем всевышнего существа, но произносил для подтверждения истины имя уважаемого человека.
         Под влиянием союза с Юстинианом, греческое духовенство, проникши в Кавказские горы, внесло к нам миролюбивые занятия искусствами и просвещение. К этой эпохе относят построение храмов божиих в нашей земле. Священник назывался у нас шогень; епископ —  шехник (‘щихънагъ’). Предание сохранило даже название места, где обитал первый епископ, пришедший из Греции; оно находится в четырёх верстах от крепости Нальчика и называется Лесистый курган. ‹...›
         Христианская вера процветала в Кавказских горах, будучи поддерживаема греческим духовенством, заменявшим убылых присылкой новых епископов и священников. От них произошли многие дворянские роды, которые говорят, что они происходят от шогеня Гирге или от шогеня Рум, так как не все духовные были из греков, но некоторые были из латинян. Христианская вера ослабела после падения Греческой империи, потому что уже некому было посылать новых епископов на места прежних. Окончательно она уничтожена в 1717 году. По приказанию турецкого султана, крымские ханы Девлет-Гирей и Хаз-Гирей  распространяли магометанскую веру огнём и мечом. В эту эпоху многие шогены были убиты, книги их сожжены, а пастырские жезлы расхищены и брошены с презрением, отчего произошла следующая поговорка: „Чтоб твое имущество было расхищено, как расхищены были шогенские жезлы” („Уи мылъкур зэраупхъуэ, щоджэн дамыгъэхэр зэрызэрапхъуам хуэдэу”).
         В подтверждение вышесказанного можно присовокупить следующие факты. Уздень Исмаил Шогенов имел в своем доме рукописную книгу, которая принадлежала его предкам, переходила по наследству от отца к сыну в его семействе. Он был последний из умевших читать её и скончался в 1830 году, в глубокой старости. Господин академик Шёгрен, которому я посылал несколько листов из этой книги, утверждал, что она писана на греческом языке и что посланные ему листы заключали в себе начало евангелия. Может быть, уцелело ещё несколько подобных книг, но страх, наводимый мусульманским духовенством, заставляет их скрывать. Я уже упомянул, где и какие в горах существуют древние церкви. К сказанному прибавлю, что при рытье рвов для сооружения русских крепостей находили в земле медные распятия и в глиняных черепках уголья и ладан. ‹...›
         Несмотря на христианскую веру, на возникающее просвещение, на водворение искусств и художеств и на сношения с образованными греками, адыхе продолжали гордиться дикими нравами своих предков. Надеясь на своё мужество, силу и многочисленность и не страшась никакого врага, они пропустили время, которое им даровала судьба для принятия гражданской образованности. „Могущественный случай был потерян, —  говорит один древний гекуоко в своих стихах, — хорошо быть диким, но не всегда; гордись, если никогда не отчаиваешься, храбрись, если просвещение содействует мужеству, — хай, хай, не хорошо и не всегда приятно быть самовольным и свободным”. К несчастью, в нашем народе природная гордость предков не исчезает и теперь.
Ногмов Шора Бекмурзович.  История Адыхейского народа,
составленная по преданиям кабардинцев. Нальчик: Эльбрус. 1994. С. 76–79.

рокопий утверждает, что Иоанн был плохо образован, хотя неохотно и соглашается, что именно выдающиеся природные способности Каппадокийца привели к его возвышению до такого положения. ‹...›
Иоанн был поставлен во главе первой комиссии по созданию нового свода законов Юстиниана, Corpus iuris civilis, а также стал главным советником Юстиниана в области права. Он также был назначен на должность префекта Востока, давшую ему полномочия вводить новые налоги с населения. Новые налоги были очень непопулярны, и толпа возмутилась, что привело к восстанию Ника 532 года, требуя отставки Иоанна и квестора Трибониана. Юстиниан удовлетворил их требованиям, пока восстание не было подавлено, после чего он восстановил Иоанна в должности префекта и Трибониана в должности квестора. После восстания, поддержанного высшим классом сенаторов, Иоанн, который был такого же низкого происхождения, как и Юстиниан, стал даже более влиятелен в политических делах. Иоанн оказывал влияние на военные решения Юстиниана, способствуя подписанию Вечного мира с Хосровом I, царём Персии, и убеждая Юстиниана не опустошать казну большим походом в Северную Африку. Иоанн работал совместно с императором над сокращением аппарата чиновников и бюрократии в Константинополе и в провинциях, внедряя зачатки меритократии.
         В результате происков императрицы Феодоры, в 541 году удалён из Константинополя и назначен епископом в Кизике, а позже переселён в Верхний Египет в город Антинополь. После смерти Феодоры (548) Иоанн вернулся в Константинополь. Умер в нищете и бедности.
https://ru.wikipedia.org/Иоанн_Каппадокийский

настасий I опирался на торгово-ростовщическую знать. Стремился упорядочить государственные финансы. В 498 году провёл денежную реформу, введя в обращение медные монеты ‹...›. Эта реформа считается началом Византийской монетной системы. Отменил хрисаргир — налог на горожан, занимавшихся торговлей и ремеслом, введённый в 314 году; ввёл денежный поземельный налог (хрисотелию) взамен поставок провианта и рекрутов для войска. В 500 году издал закон, закреплявший за арендаторами земельный участок после 30-летнего срока аренды (при условии выплаты ими положенных взносов).
https://ru.wikipedia.org/wiki/Анастасий_I

том же году с началом весны чума, которая никогда совершенно не прекращалась, снова обрушилась на город. Как я указал, в первый раз около пятого года правления Юстиниана она обрушилась на наш мир, потом часто перемещалась с одного места на другое и, опустошая одни местности, другим давала как бы передышку. Теперь же опять возвратилась в Византию, как будто раньше чем-то обманутая и раньше времени ушедшая оттуда.
         Итак, умирали многие внезапно, как будто поражённые сильной апоплексией. Те же, кто был наиболее вынослив, не переживали пятого дня. Течение болезни имело много сходства с предшествующей эпидемией. Горячки с нарывами были продолжительные, а не однодневные. Они, нисколько не ослабляясь, прекращались только со смертью того, кого захватили. У некоторых не было ни лихорадочного жара, ни другого заболевания, но, занятые обычным делом, и дома, и на площадях, принуждаемые необходимостью, они падали и быстро становились бездыханными, как бы нерадиво относясь к смерти. И поражался всякий возраст без различия, а в особенности люди цветущего возраста и молодые, среди них больше всего мужчины. Женщины далеко не терпели подобного.
Агафий.  О царствовании Юстиниана. М.–Л.: Издательство Академии наук СССР. 1953. С. 146–147.

акон об управлении и привилегиях, и различных других вопросах, относящихся к святейшим церквам и прочим культовым учреждениям, мы уже издали; теперь же мы рассудили за благо то, что было установлено ранее в отдельных предписаниях о преосвященных епископах, и клириках, и монахах, с необходимыми поправками свести в настоящий закон.
         Глава I. Итак, мы постановляем: когда бы ни возникла надобность поставить епископа, клирики и первые лица города, в который предстоит поставлить епископа, в присутствии трех лиц должны совершать избрание перед возложенным святым Евангелием ‹...› и каждый из них должен клясться божественными речениями и письменно свидетельствовать, ‹...› что избрали этих не по причине какого-либо подношения, ни по обещанию или дружбе или еще какой-нибудь причине, но зная, что они принадлежат к правой и кафолической вере и ведут достойную жизнь, владеют грамотой, и что никто из них не имеет ни жены, ни детей; и что им известно, что те не имеют ныне и не имели в прошлом наложницу или родных детей, а если кто из них раньше имел жену, то лишь одну, и притом первую, и не вдову или развёденную с мужем, ‹...› что избранное ими лицо имеет возраст не менее 35 лет, дабы из трех лиц, о которых были вынесены такие решения, был поставлен наиболее достойный — по выбору и на ответственность поставляющего. ‹...› Если же кто-либо будет рукоположен в епископы с нарушением упомянутых условий, повелеваем любыми путями извергнуть его из епископского сана, а того, кто осмелился вопреки этим установлениям совершить хиротонию, отстранить на один год от божественной службы, а всё его имущество, в какое бы время и каким бы образом оно ни перешло в его собственность, из-за совершенного им проступка отдать той церкви, в которой он был епископом.
         Глава V. А боголюбивейшим епископам и монахам ни в каком законе мы не дозволяем становиться опекунами или попечителями какого бы то ни было лица. Пресвитерам же, диаконам и иподиаконам, законом родства (и только им) призываемым на опекунство и попечительство, дозволяем принимать на себя такое служение ‹...›
         Глава VI. Мы также не дозволяем епископу, или иконому, или другому клирику, в каком бы сане тот ни находился, либо монаху, живущему или самостоятельно, или при церкви, или в монастыре, исполнять обязанности служителя фиска или сборщика государственных податей, или откупщика налогов и чужих имений, или домоправителя, или представителя на суде, или поручителя в делах такого рода, дабы под этим предлогом не причинялся ущерб святым церквам и не чинились препятствия божественной службе. ‹...›
         Глава VII. Никому из государственных чиновников не позволено принуждать боголюбивейших епископов являться в суд для дачи свидетельских показаний, но судья должен послать к ним кого-либо из помогающих ему лиц, чтобы на святом Евангелии, как и подобает священнослужителям, они сказали о том, что им известно.
         Глава VIII. Мы также не дозволяем без императорского распоряжения отправлять или доставлять епископа против его воли к гражданским или военным властям по гражданскому или уголовному делу, а чиновнику, который осмелится письменно или на словах отдать такой приказ, мы приказываем после лишения должности заплатить штраф в 20 литр золота той церкви, епископу которой было приказано отправиться или прибыть на суд. Исполнитель приказания также лишается должности, подвергается телесному наказанию и ссыпается в изгнание.
         Глава IX. Мы также запрещаем боголюбивейшим епископам оставлять свои церкви и отправляться в другие епархии. Если же возникнет надобность так поступить, пусть делают это не иначе как с грамотой от их блаженнейшего патриарха или митрополита, или же по приказу императора ‹...›. Но даже если епископ какого-либо места отлучится при этом условии, он не должен оставлять свою церковь более чем на один год ‹...›. И если они не возвратятся в свои церкви по истечении установленного иереями срока, их следует извергнуть из епископского сана, а вместо них поставить других, более достойных, в соответствии со смыслом данного закона. То же самое имеет силу и для клириков, в каком бы сане или служебном звании они ни находились.
         Глава X. Ради тщательного соблюдения всего церковного чина и божественных канонов повелеваем каждому блаженнейшему архиепископу, патриарху и митрополиту один или два раза ежегодно созывать к себе преосвященных епископов, служащих под его началом в той же епархии, и подробно разбирать все обвинения, которые выдвигают друг против друга епископы, клирики и монахи, и улаживать их согласно церковным канонам; если же какое-то лицо совершит проступок вопреки канонам, наказывать. Мы возбраняем преосвященным епископам, а также пресвитерам, диаконам и иподиаконам, чтецам и каждому, состоящему в любом духовном чине или звании, играть в кости, или общаться с играющими в подобные игры, или становиться зрителями и ходить на любое зрелище, чтобы посмотреть на него. Если же кто-либо из них совершит подобный проступок, повелеваем возбранить таковому на три года любое духовное служение и заключить его в монастырь. ‹...›
         Глава XI. Мы запрещаем всем епископам и пресвитерам отлучать кого-либо от святого Причастия, прежде чем будет указана причина, в силу которой церковные каноны предписывают так поступить. ‹...› Также не дозволено епископу бить кого-либо своими руками, ибо это чуждо иереям. ‹...›
         Глава XII. Мы дозволяем рукополагать в клир только тех, кто знает грамоту, правую веру и ведет праведную жизнь, не имели и не имеют наложницу и детей по плоти, но либо живут в чистоте, либо имели и имеют законную супругу, причём первую и единственную, не вдову, не разведённую с мужем или по другим причинам запрещённую законами и божественными канонами.
         Глава XIII. Мы не дозволяем становиться пресвитером лицу моложе 30 лет, а диаконом и иподиаконом — моложе 25, чтецом — моложе 18 лет. Диакониссу не поставлять в святую церковь, если она моложе 40 лет или состояла в повторном браке. ‹...›
         Глава XV. ‹...› В общем и целом мы постановляем, чтобы никому из состоящих в любом церковном чине не дозволялось выходить из него и становиться мирянином ‹...›
         Глава XVII. Если раб с ведома и согласия господина будет посвящён в клир, да станет он через само посвящение свободным и полноправным. Если же хиротония состоится без ведома господина, да будет господину позволено в течение годичного срока и не более доказать статус и получить обратно своего раба. Если же раб с ведома или без ведома своего господина, как мы сказали, сделавшись через поставление в клир свободным, оставит церковное служение и станет жить в миру, да будет отдан в рабство своему господину. А колонов-адскриптициев мы дозволяем посвящать в клир и без воли господ — но только в тех поместьях, к которым они приписаны, и так чтобы, даже становясь клириками, они исполняли возложенные на них сельскохозяйственные работы. ‹...›
         Глава XX. Благочестивейших пресвитеров и диаконов, если они будут изобличены в ложном свидетельстве по гражданскому иску, вместо телесного наказания достаточно будет отлучать на три года от церковной службы и отдавать в монастыри. Если же они дадут ложное свидетельство по уголовному делу, то мы приказываем таковых лишать церковного сана и подвергать законному наказанию. Всех же остальных, причисляемых к другим церковным разрядам, если они будут изобличены в том, что дали ложное свидетельство по какому-либо делу, будь то гражданскому или уголовному, не только извергать из клира и церковного разряда, но и подвергать телесному наказанию. ‹...›
         Глава XXVII. Если же когда-нибудь возникнет основание для вызова в суд или судебного взыскания по какому-либо гражданскому делу, публичному или частному, в отношении клирика, или монаха, или монахини, или постницы какого-либо монастыря, особенно женского, то мы повелеваем осуществить вызов или взыскание без применения грубой силы, с подобающим почётом, так чтобы ни одной монахине или постнице не пришлось покидать монастырь, для чего назначить из их среды представителя, который будет отвечать по этому делу. Монахам же да будет разрешено лично или через представителей защищать в суде интересы монастыря или свои собственные. ‹...›
         Глава XXIX. А пресвитерам, диаконам, иподиаконам и всем находящимся в клире, согласно божественным канонам не имеющим жён, и мы запрещаем по смыслу священных канонов иметь в доме какую-либо постоянно живущую женщину, за исключением матери, дочери или сестры, а также прочих лиц, находящихся вне всяких подозрений. Если же кто-либо вопреки настоящему предупреждению введёт в свой дом женщину, которая может дать повод для подозрений, и после одного и двух увещаний со стороны епископа и собратьев по клиру прекратить сожительство с этой женщиной, не пожелает удалить её из своего дома, или если появится обвинитель, который докажет, что сожительство с этой женщиной предосудительно, тогда его епископ в соответствии с церковными канонами должен извергнуть его из клира и передать курии того города, в котором он был клириком. Епископу же мы ни в коем случаем не дозволяем иметь жену или жить с ней в одном доме. Если же он будет изобличен в нарушении этого закона, да будет извергнут из епископского сана, ибо он сам себя показывает недостойным священства. ‹...›
         Глава XXXI. Если кто-нибудь во время совершения божественных таинств или прочих священных обрядов войдёт в святую церковь и нанесёт какое-либо оскорбление епископу, клирикам или другим служителям церкви, повелеваем подвергнуть такового телесному наказанию и отправить в ссылку; если же он нарушит божественные таинства или сорвёт их совершение, да будет казнён смертью. ‹...›
         Глава XXXIV. Мы повелеваем, чтобы в каждом монастыре предстоятелем был аббат или архимандрит, и притом не в соответствии с монашескими степенями, но тот, кого выберут либо все монахи, либо наиболее уважаемые из них, свидетельствуя перед святым Евангелием, что выбрали его не по дружбе или любой другой личной причине, но зная его как истинно верующего, ведущего праведную жизнь, достойного руководящей должности и способного рачительно блюсти монашескую дисциплину и весь монастырский устав. А преосвященный епископ, которому подчинён монастырь, должен избранного таким образом непременно поставить игуменом. Мы повелеваем, чтобы всё то, что утверждено нами относительно поставления игуменов, имело силу и для святых женских монастырей и пустыней. ‹...›
         Глава XXXVI. Мы повелеваем, согласно монашеским правилам, чтобы во всех монастырях, которые называются киновиями, все жили в одном здании и питались сообща, и все спали поодиночке равным образом в одном здании, чтобы взаимно свидетельствовали друг перед другом о чистоте жизни, исключая лишь тех из них, кто после длительного подвижничества в монастыре захочет жить в безмолвии или по причине старости или телесной немощи обитает в отдельных кельях, находящихся внутри монастыря; но и это следует делать с ведома и разрешения игумена. Всё это имеет силу и для женских монастырей и пустыней. И мы не дозволяем ни в каком месте нашего государства монахам и монахиням жить в одном монастыре или создавать так называемые “двойные” монастыри. ‹...› А преосвященный епископ, которому они подчинены, пусть назначит женщинам пресвитера или диакона, которого они сами выберут для своего окормления и подания святого Причастия, если будут знать его как мужа правой веры и доброй жизни. ‹...›
         Глава XLI. Мы ни в коем случае не позволяем, чтобы родители детей или дети родителей, оставляющих мирскую жизнь, лишали права на своё наследство как неблагодарных вследствие вины, имевшей место до вступления в монашество. Мы также запрещаем родителям силой забирать из святых монастырей своих детей, избравших монашескую жизнь. ‹...›
         Глава XLIII. Если кто-либо похитит или соблазнит, или развратит постницу, или диакониссу, или монахиню, или любую другую женщину благочестивого звания и образа жизни, то ‹...› самих совершивших таковое преступление с их соучастниками подвергнуть смертной казни; а ту женщину, где бы она ни была, разыскать и вместе с её имуществом поместить в монастырь, где она сможет жить в безопасности и под надзором ‹...›
         Глава XLIV. Мы запрещаем вообще всем, кто ведет мирскую жизнь, и в особенности тем мужам и женам, которые играют на сцене, и в особенности продажным женщинам переодеваться в одежду монаха или монахини или постницы или каким-либо образом подражать в этом; и все дерзающие надевать на себя такое одеяние или подражать или насмехаться над любым церковным чином должны знать, что они и претерпят телесные наказания, и будут отправлены в изгнание. ‹...›
Новелла СХХIII св. императора Юстиниана I (527–565 гг.) «О различных церковных вопросах».
Перевод и комментарий К.А. Максимович (ИРЯ РАН, ПСТГУ).
Вестник ПСТГУ I: Богословие. Философия. 2007. Вып. 3(19). С. 22–54.

         Вот что повелел на двадцатом году своего правления император, цезарь христолюбивый, Юстиниан, алеманский, готфский, франкский, германский, антикский, аланский, вандальский, африканский, благочестивый, благополучный, славный, победитель, торжествующий, всегда достопочтенный, август.
         Буде мне позволено высказать личное мнение, без малейшего сомнения заявлю, что глава XLIV согласована с Феодорой, да и кое-какие из предыдущих она поправила. Устно, разумеется: едва ли шлюха из борделя владела пером в достаточной для законотворчества степени — раз, во время создания новеллы СХХIII её поедала раковая опухоль — два.
         Императрица почила во Господе спустя два года, царственный супруг пережил её на семнадцать лет. Воздерживаясь от переедания, разумеется. И в постели не залёживался по-прежнему. Вдовствуя при этом непорочно, как того требовал от диаконисс.
         Пусть меня размозжит протоиерей Андрей Грачёв и расплющит диакон Андрей Кураев, не могу молчать: отмена рукоположения слабого пола не красит православие. Дочь Евы в митре и с посохом — головокружение от успехов Иеронима Босха, а вот диакониссы ой как нужны. Женщине запрещено переступать Царские врата, и это неправильно — прочтите установления благочестивейшего Юстиниана Великого.

         Обнародование статьи Г.Б. Фёдорова согласовано с его супругой, Марианной Григорьевной Рошаль-Фёдоровой (род. 1925). Позвольте не распространяться, чего стоило раздобыть её позывные, ибо закругляюсь. Напоследок пара замечаний.
         Первое: чета Фёдоровых была и остаётся для меня образцом просвещённого равноправия супругов. В молодости я попробовал им подражать, и потерял жену. Но вторую выбирал себе под стать, не Галатею. На старости лет пытается пресечь мои уклонения от православия. Открыто сочувствую несторианам, учение Фёдора из Мопсуестии не кажется мне ложным, а вот Кирилла Александрийского не переношу. Солоно покажется на Страшном Суде, но сердцу не прикажешь.
         Замечание второе: Георгий Борисович Фёдоров задумал поделиться с читателем полученными в молодости знаниями на излёте 60-х годов прошлого века. «Тайную историю» отнюдь не спешили переиздавать, только в 1993-м приписываемое Прокопию сочинение вышло приемлемым тиражом, но речь не об этом: Георгий Борисович времён «Вредной химеры» ещё не уверовал.
         Мы познакомились зимой 1983-го, и это был образцовый христианин. Тогда ему исполнилось 65, сейчас мне 64. Но другого, кто бы так истово строил жизнь по Нагорной проповеди Спасителя, пока не встретил.
         Придётся нарушить распорядок действа: замечание третье.
         Святые — наши небесные заступники. Кому и когда молиться, знает любая бабушка-прихожанка. Позвольте внести свои семь копеек.
         К лику святых причислены императоры Константин I, Феодосий I, Феодосий Юнейший и Юстиниан I. Понятия не имею, о чём просить первых трёх. Но хорошо знаю, чем докучать святому Юстиниану и его супруге.
         Вы сами или кто-то из ваших близких полюбил девушку не самых строгих правил. Полюбил, сделал предложение, получил согласие. На этом прекращаю дозволенные речи.

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
карта  сайта		главная    страница
исследования		свидетельства
сказания		устав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru