Два некролога

В. Хлебникову



Г-д


(А. Горнфельд)


28 июня в Крестцах, Новгородской губ., скончался поэт Велемир Хлебников, один из создателей русского футуризма. На гробу его, как сообщает хоронивший его художник Митурич, написано:  Председатель земного шара Велемир Хлебников. Так уродливой гримасой увенчано это нелепо сложившееся недолговечное (род. 28 октября 1885 г.) земное поприще недюжинного человека. У него были поэтически способности, литературные знания и напряжённые запросы в области художественного создания. Но именно напряжённость и высота этих запросов, неразрешимых его силами, губили его. Он был ни тех несчастных новаторов, которые, придя и мир законченных форм, искренно и глубоко проникаются верой в мертвенность этих форм и чувствуют повелительную необходимость преодолеть их, но силы для этого самостоятельного преодоления не имеют. Устарелые формы творчества преодолеваются не критикой, не буйными словами, не эстетическим озорством, не «пощёчинами общественному вкусу» (сборник, связанный с именем Хлебникова), но созданием новых форм, а на такое создание у Хлебникова сил не оказалось. Он умел писать стихи неумелые, он умел сочинять слова, но сочинял слова ненужные. Не только литературным консерваторам ненужной оказалась его поэзия, не столько заумная, сколько неумная, надуманная, нарочито крикливая и, прежде всего, не поэтическая. В нём горел пафос новизны, он был чист и самоотвержен в своих исканиях, литературных и моральных, но от всех этих исканий остался лишь привлекательный образ вечного неудачника, полубезумного стихослагателя, несуразные попытки которого обновить русский стих и русскую речь будут отмечены в той научной история русской поэзии, которая сумеет быть не только историей плодоносных побед, но и историей плодотворных поражений.

Воспроизведено по:


Литературные записки. 1922, №3. С. 13.


Вел


(Л. Аренс)




Хлебников — основатель будетлян
(28. VII. 1885 – 28. VI. 1922).
1.

В.В. Хлебников умер 28 июня в глуши Новгородской губернии, на руках станкового живописца П.В. Митурича, завещая ему своё творческое наследие.

Смерть Хлебникова столь же тиха была, как тиха была его подвижническая жизнь, как тих был его голос, когда читал он свои стихи.

Хлебниковские вещи разбросаны в многочисленных журналах, листовках и отдельных книжках. Кроме того, имеются многочисленные рукописи.

Нужно поэтому затратить много труда, чтобы составить хотя бы только полный перечень работ Хлебникова. Над этим работает Митурич, который надеется опубликовать в скором времени свой труд.

Последним печатным произведением Хлебникова был «Зангези». Первый выпуск задуманной им и лишь начатой грандиозной работы «Доски судьбы» Митурич подготовляет к печати.

Ввиду разбросанности произведений Хлебникова, а также разносторонности его творчества, трудно даже учесть все направления его мысли, к тому же нужно быть конгениальным ему, чтобы объяснить его всецело. Поэтому преодоление Хлебникова будет совершаться постепенно. Мы же пока делаем лишь слабую попытку дать общую характеристику творчества Хлебникова.

2.
Ясные звезды юга разбудили во мне халдеянина.

«Союз молодёжи», № 3. 1913 г.





Хлебников погрузился в исследование чисел.

Они его сызмальства заворожили.


Я всматриваюсь в вас, о числа,
И вы мне видитесь одетыми в звери, в их шкурах,
Рукой опирающимися на вырванные дубы.
Вы даруете — единство между змееобразным движением
Хребта вселенной и пляской коромысла,
Вы позволяете понимать века, как быстрого хохота зубы.
Мои сейчас вещеобразно разверзлися зеницы.
Узнать, кто будет я, когда делимое его — единица.

«Числа» из книги «Дохлая Луна»

В послесловии к «Изборнику» (1907–1914 гг.) он пишет:


         Если взять число лет, равное числу дней в месяце, то мы будем иметь правящие людом могучие времена 27, 28 и 29 лет, каждое с особой судьбой и особым жезлом. 28 лет управляет сменой поколений. Смена поколений волны.

В стихотворении «Бой в лубке» (Центрофуга 2-я, 1916 г.) Хлебников снова касается числовой сущности, иначе числового остова или геометрического скелета вещей.


Это не люди, не битвы, не жизни,
Ведь в треугольниках — сумрак души!
Это над людом в сумрачной тризне
Теней и углов Пифагора ковши.

Геометрический скелет Хлебников обнаруживает в расположении городов:


         Я нашёл, что города возникают по закону определённого расстояния друг от друга, сочетаясь в простейшие чертежи, так что лишь одновременное существование нескольких чертежей создает кажущуюся путаницу и неясность. Возьми Киев. Это столица древнего русского государства. На этом пути от Киева кругом него расположены: 1) Византия, 2) София, 3) Вена, 4) Петербург, 3) Царицын.

Он полагает, что в самой основе существования народов лежит чертёж:


         Не дикая быль, а силы земли построили эти города. ‹...›
         Людскому порядку не присуща эта точность, достойная глаз Лобачевского. Верховные силы вызвали к жизни эти города, расходясь многоугольником сил.

В том же диалоге «Учитель и ученик», из коего мы сейчас цитировали, улавливаем неотвязную думу о действии будущего на прошлое.


         Я хотел прочесть письмена, вырезанные судьбой на свитке человеческих дел. ‹...›
         Я не смотрел на жизнь отдельных людей; но я хотел издали, как гряду облаков, как дальний хребет, увидеть весь человеческий род и узнать, свойственны ли волнам его жизни мера, порядок и стройность. ‹...›
         Судьба! Не ослабла ли твоя власть над человеческим родом оттого, что я похитил тайный свод законов, которыми ты руководишься, и какой ждёт меня здесь?

Хлебников с годами всё более и более погружается в исследование природы времени. Этому вопросу он посвящает «Время — мера мира» и многочисленные другие специальные статьи.

Нашей задачей не является анализ его формул и математических изысканий. В данный момент нас интересует поэтический подход к изучению времени, а также связь его учения о времени со словотворчеством и многоритмичностью стиха...

В «Северном Изборнике» (1917 г.) он сам о себе пишет: Хлебников утонул в болотах вычислений, и его насильственно спасали.

Во «Временнике 2-м» он говорит:


         Я вижу, что 317 лет есть истинная волна луча времени, и что точно носишь мышеловку, в которой сидит судьба. Разреши тебя назвать судьболовом, как люди зовут мышеловами зеленоглазых чёрных кошек. Из твоего учения выступает единое, не разделённое на государства и народы, человечество.

Рассуждая о числах, Хлебников переходит к их филологическому генезису.


         В именах чисел мы узнаём старое лицо человека. Не есть ли число семь усечённое слово семья?

Далее Хлебников останавливается на целом ряде других чисел.

В своей последней, пока не изданной вещи «Азбука неба» Хлебников пишет:


         Если мировая изба построена из брёвен двойки и тройки, это лучше всего можно увидеть на временах неба.

Хлебников верит, что когда мы осмелимся вылететь из курятников наук, то увидим один и тот же лик числа, мудрый, как правящий дух.


         Тогда мы выйдем на широкую дорогу единого разума. ‹...›
         Мы увидим, что законы вселенной и законы счёта совпадают. ‹...›
         Если всё едино, то в мире остаются только одни числа.

По мнению Хлебникова, признак глупости одинаково безумно сводить единое к веществу или духу.

В своей статье «Наша основа», помещённой в сборнике «Лирень» 1920 г., он пишет, не без самоуверенности:


         Сейчас, благодаря находке волны луча рождения, не шутя можно сказать, что в таком-то году родится некоторый человек, скажем “некто”, с судьбой, похожей на судьбу родившегося за 365 лет до него. Таким образом, меняется и наше отношение к смерти; мы стоим у порога мира, когда будем знать день и час, когда мы родимся вновь, смотреть на смерть как на временное купание в волнах небытия.

Подобная уверенность в преодолении смерти сближает Хлебникова с противоположными ему в других отношениях Анри Бергсоном и автором «Философии общего дела» Н.Ф. Фёдоровым.

Вернёмся к числам. Раз всё дело в числах, то отчего бы, говорит Хлебников, не летать событиям по сводам этих чисел, резвясь и порхая, подобно младенцам с крыльями и трубами, для возвещения своей воли?

И вот, как бы в подтверждение этого, Хлебников иллюстрирует свою мысль фантастическими поэмами «Ка», «Дети Выдры» и др., которые являются художественным синтезом его математических изысканий.

В то время как Уэллс в своих фантастических вещах по рельсам — последнее слово техники — разъезжает во времени, нажимая попеременно рычаг Назад–Вперёд, Хлебников, азиатский дух, одновременно и в прошлом, и в будущем, и довлеет настоящему.

Нельзя про него сказать по Бергсону: опираться на прошлое, склоняться над будущим присуще живому существу.

Не похож он и на немецкого фантаста Гофмана, в котором в высшей мере преобладает genius loci немецкой Gemütlichkeit.

Попробуйте засадить Хлебникова в стекло, взорвал бы он гофманскую бутылку.

Хлебников — длительная беспрерывь взрыва шрапнели во всех направлениях, позади него бергсоновский эволюционизм, он претворил германское учение о прерывчатости.

Таково математическое понимание истории Хлебникова.

3.
         Если вы находитесь в роще, вы видите дубы, сосны, ели. Сосны с холодным тёмным синеватым отливом, красная радость еловых шишек, голубое серебро березовой чащи там, вдали.
         Но всё это разнообразие листвы, стволов, веток создано горстью почти неотличимых друг от друга зёрен. Весь лес в будущем — поместится у вас на ладони. Словотворчество учит, что всё разнообразие слова исходит от основных звуков азбуки, заменяющих семена слова. Из этих исходных точек строится слово, и новый сеятель языков может просто наполнить ладонь 28 звуками азбуки, зёрнами языка.
‹...›
         Вся полнота языка должна быть разложена на основные единицы “азбучных истин”, и тогда для звуко-веществ может быть построено что-то вроде закона Менделеева или закона Мозелея — последней вершины химической мысли.

Такими словами начинает Хлебников свою знаменитую статью «Наша основа». Не знаменательно ли, что и число букв в алфавите 28.

Если б оказалось, что законы простых тел азбуки одинаковы для семьи языков, то для всей этой семьи народов можно было бы построить новый мировой язык — поезд с зеркалами слов Нью-Йорк — Москва, пишет далее Хлебников.

Приведённые выдержки в достаточной мере раскрывают нам исходный пункт словотворчества Хлебникова.


         Заменив в старом слове один звук другим, мы сразу создаём путь из одной долины языка в другую и, как путейцы, пролагаем пути сообщения в стране слов через хребты языкового молчания.

Не надо, однако, забывать, что слово имеет свою историю развития, и что новорожденное слово — голое или чистое слово, тогда как состарившееся — под одеждой, скрывающей сияющую суть первозданного слова.

Самовитое слово отрешается от призраков данной бытовой обстановки, говорит Хлебников.

Если бы нам удалось начисто освободить слова от позднейшей накипи, то мы обнаружили бы общий язык людей каменного века.


По-видимому, язык так же мудр, как и природа, и мы только с ростом науки учимся читать его.

Поэт делает остроумную догадку, сопоставляя слова: человек живет на “белом свете” с его предельной скоростью 300.000 километров, и человек мечтает о “том свете” со скоростью бóльшей скорости света. В этой догадке сказался весь Хлебников. Благодаря ей, мы убеждаемся, что мудростью языка давно уже вскрыта световая природа мира, что иногда он может служить для решения отвлечённых задач (напр., измерение длины волн, добра и зла), что Мудрость языка шла впереди мудрости наук.

Эти мысли открывают простор для исследования природы языка с одной стороны, и для строительства слова — с другой.


         Словотворчество — враг книжного окаменения языка и, опираясь на то, что в деревне, около рек и лесов, до сих пор язык творится каждое мгновение, создавая слова, которые то умирают, то получают право бессмертия, переносит это право в жизнь писем.

Городская жизнь не представляет такого широкого поля для словотворчества.

Разве что какая-либо опечатка, рождённая несознанной волей наборщика, вдруг даёт смысл целой вещи.

Это является, по мнению Хлебникова, одним из видов соборного творчества.

Другим путём словотворчества является внутреннее склонение слов. Об этом своём открытии Хлебников говорит в цитированном нами не раз уже разговоре «Учитель и ученик».


         Словесное нутро также имеет склонение по падежам. Склоняясь, иногда немая основа придаёт своему смыслу разные направления и даёт слова, отдалённые по значению и похожие по звуку.

Такова природа слова  бѣг  и  Бог.


         Бѣг бывает вызван боязнью, а бог — существо, к которому должна быть обращена боязнь.

Также слова  лѣс  (дат. падеж) и  лысый  (род. п.), которые, по мысли Хлебникова, возникли через изменение направления простого слова  ла  склонением.


         Может быть, в древнем разуме силы просто звенели языком согласных. Только рост науки позволит отгадать всю мудрость языка, который мудр потому, что сам был частью природы.

Такова же природа слов  бык  —  бок,    вѣс —  высь  и целого ряда других слов.

Третьим путём словотворчества является вставление предлогов внутрь слова: вклиненный предлог раскалывает слово и создаёт тем самым новое. Таковы слова ‘По + до + л’ и ‘ко + до + л’, представляющие собой редкий случай творчества языком себя.

Остановимся теперь на том громадном значении, которое приписывал Хлебников буквам, в особенности же начальным буквам слова.


         Первый звук в отличие от других есть проволока, русло токов судьбы. ‹...› он есть как бы позвоночный столб слов. ‹...›
         А упорно стоит в начале названий материков — Азия, Африка, Америка, Австралия, хотя названия относятся к разным языкам. Может быть, помимо современности, в этих словах воскресает слог А праязыка, означавший сушу.

Хлебников в своём словотворчестве берёт за основу азбуку, поэтому и утверждает прежде всего её. Для этой цели он производит анализ буквенных значений, преимущественно согласных, так как они более изучены, чем гласные.

Во «Временнике 1-м» этому вопросу посвящена небольшая статья «Перечень. Азбука ума» и «Второй язык».

В последней вещи «Зангези» Хлебников снова возвращается к этой своей основной мысли, и во многих Плоскостях «Зангези» играют и сочетаются удивительные значения букв.

Эта же вещь наиболее раскрывает математическую природу самовитого слова.


         Плоскости, прямые площади, удары точек, божественный круг, угол падения, пучок лучей прочь из точки и в неё — вот тайные глыбы языка. Поскоблите язык, и вы увидите пространство и его шкуру
«Зангези», стр. 11.

Отсюда ясен переход к  заумному языку,  который, как пишет Хлебников, исходит из двух предпосылок:


         1. Первая согласная простого слова управляет всем словом — приказывает остальным.
         2. Слова, начатые одной и той же согласной, объединяются одним и тем же понятием и как бы летят с разных сторон в одну и ту же точку рассудка.

Каждый согласный звук есть не только звук, но имя, неделимое тело языка.

Возьмем, например, звук Ч, который есть оболочка. Поверхность, пустая внутри, налитая или обнимающая другой объём: череп, чаша, чара, чулок, чоботы, черевики, черепаха, чехол, чахотка.

Если окажется, говорит Хлебников, что Ч во всех языках имеет одно и то же значение, то решен вопрос о мировом языке, и таким образом заумный язык есть грядущий мировой язык в зародыше. Только он и может соединить людей. Умные языки уже разъединяют.

4.

Основой для словотворчества является у Хлебникова коренное знание русского языка, а также любовное к нему и родине отношение.

Примером может служить известнейшее его стихотворение «Сопряжение корней. Времери смеющиеся» из книги «Творения 1906–1908 гг.» и целый ряд других произведений.

В статье «Слово как таковое», написанной А. Кручёных и В. Хлебниковым, авторы говорят:


         Язык должен быть прежде всего языком, и если уж напоминать что-нибудь, то скорее всего пилу или отравленную стрелу дикаря. ‹...›
         Живописцы будетляне любят пользоваться частями тел, разрезами, а будетляне речетворцы — разрубленными словами, полусловами и их причудливыми хитрыми сочетаниями (заумный язык). Этим достигается наибольшая выразительность, и этим именно отличается язык стремительной современности, уничтожившей прежний застывший язык.

Об этом смотрите также в статье «Новые пути слова» в книге «Трое».

Хлебников первый показал с очевидной ясностью, что слово — материал, и материал тончайший, имеющий обратную, формирующую нашу мысль, силу.

В «Песне Мирязя» мы имеем пример словотворчества, в котором особенно ярко выражена природа словообраза, иначе пространственного облика слова (см. «Пощёчина общественному вкусу» и «Молоко кобылиц»).

Вот почему Хлебников своим словесным творчеством дал богатый материал художникам-живописцам.

Да и сам Хлебников не лишён способности давать нам изумительнейшие зревы с временным сдвигом.

К числу таковых принадлежит изображение морского берега в поэмах «Ка» и «Дети Выдры» (вспомните картину берега в «Машине времени» Уэллса).

Грань суши, выявленная ничтожная полоска сути, об неё ударяются волны необозримой массы влаги Океана — не выявленного. И на этой песчаной отмели одновременно встречаются индивиды из различных пластов времени.

Хлебников, будучи также орнитологом, часто с любовью возвращается к теме «Мудрость в силке». Лесное и сельское зрево служат частым сюжетом его поэтических произведений. В «Сельской очарованности» («Стрелец» № 1, 1915 г.), в «В лесу. Словарь цветов» («Четыре птицы») и целом ряде «Лесных сцен», повсюду разбросанных, мастерски воспроизводится птичий гомон. Мы незаметно подошли к эстетической стороне произведений Хлебникова. Во всех своих произведениях Хлебников прежде всего поэт, а следовательно и художник.

Упорное же исследование природы времени и оперирование числами внесло в поэзию Хлебникова небывалую доселе свежесть. Многоритмовая текучесть стиха характерна в высшей степени для его поэзии.

Новалис несколько приоткрывает нам тайну действа поэта, поясняет нам  словомиф  (цитируем по прекрасному переводу Г. Петникова).


         Слова поэта — необщие знаки, — звуки они — волшебные слова, прекрасные группы, движущиеся вокруг себя. Как одеяния святых хранят ещё чудесную силу, так иное слово, освящённое каким-нибудь великолепным воспоминанием, уже стало почти стихотворением.

То же хочет сказать Хлебников: как кравчие, мы способны накормить одним стихотворением целый год в жизни Великого народа («Северный изборник»).

Чтобы, с другой стороны, оттенить нашу мысль, приведём Божидара:


         В слове, как в зеркале, опрокидываются реальности, получая в них новый порядок и новое бытие.

Теперь, чтобы нас не обвинили в том, что мы превозносим форму в ущерб содержанию, сошлёмся на того же автора, одного из славных будетлян:


         Осмосоподобное взаимопроникновение содержания и формы, однако, не нарушает генетической зависимости содержания от формы; весь процесс протекает стройно, всячески оттеняя дефинитивную роль лирики, которая, не нарушай состава стиха, вращает плоскость его в иную сторону — и так создаёт реально развивающуюся тему, условное основание которой — ирреальная содержательно-формальная тема.

Несколько выше он говорит:


         Слово таит в себе зачатки ритмизованного движения; поэт развивает словесное движение в ритмическое целое или поэму; поэма есть построение нового символа или несколько символов, слившихся в одно; всей массой своих поэм он стремится создать единый символ, который есть Всё. Для поэта нет не поэтических слов; все слова для него равноценны, если он берёт их как метафорический материал или как символы ‹...›
Метафорический сад. Центрофуга № 2.

Изломчатая, нежданно текущая мерность стиха, в особенности в конце стишия, когда преображается он в красу концевую, необыкновенны у Хлебникова.

Например, в «Звучизме З» чеканна и отрывочна её природа:


И тяжкой походкой на каменный бал
С дружиной шёл голубой Газдрубал.

Или в «Звучизме 2»:

Белый снег и всюду нега
Точно гладит Ярославна
Голубого печенега.

Стихотворение «Смугла, черна дочь Храма» на всём протяжении перебивается стихом


А в перстне капля яда, яда,

чередуясь с его заместителем

А в перстне капля яда, в перстне.

В конце, сливаясь вместе, два эти разъединённые поначалу стихи дают необычайную силу подъёма, который внезапно переходит в покойной мерности концевой стих


Быть мёртвой слонихе отрада.

Чтобы закончить о многоритмичности стиха, приведём ещё два примера из стихотворений, помещённых в «Московских мастерах».

Одно из них, осень нашу северную и пору охотничью так красно и полно изображающее, будто полотно художественное перед нами; два срединные его стиха ярко вылезают своей кажущейся невмерностью:


Эта осень такая заячья.
И глазу границы но вывести
Робкой осени и зайца пугливости.
Окраскою желтой хитёр
Осени жёлтой житёр.

От гривы до гребли
Всюду мёртвые листья и стебли.
И глаз становится, слепо не зная чья,
Осени шкурка или же заячья.

Концевые строфы другого, совсем отличного, но рядом стоящего, так и кажутся, что в говор простой перешли, на деле же в закономерности строгой с целым пребывают:


Ни хрупкие тени Японии
Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,
Не могут звучать похороннее
Чем речи последней вечери.
Пред смертью жизнь мелькает снова,
Но очень скоро и иначе,
И это правило — основа
Для пляски смерти и удачи.

Вообще говоря, у Хлебникова


всякий стих есть некая целость, особо в общем потоке духовного двига речи; в силу своей особенности, он должен в себе таить рубежи, отрезающие его от общей черты распева в статный ломоть. На рубежи эти стих должен упереться, но стих отвлечённо — черта — две, следовательно, у него упора: начало и конец. Но в чтении стих из конечной прямой или отрезка обращается в стрелу: стрела за стрелой пролетает стихотворение. В силу лёгкости этой стих получает единственную опору в конце. Желание украсить конец стиха, надеть на него наконечник, чтобы звенела стрела, ударяясь в сознание человеческое — при всём многообразии родов убранства — сопутствует каждое стихотворство всех земель.
Божидар.  Распевочное единство.

Из прозаических вещей мы не можем не упомянуть еще одну — «Зверинец», великолепно написанную, полную сарказма и юмора вещь.

5.

Своей работой над словом Хлебников положил начало новой поэзии,

стал гранью!



Чтобы положить начало новой эры в русской Поэзии, надо было хорошо узнать тайники родного языка.

Не только узнать, но и полюбить и оценить великолепное наследие языка.

Мало того. Хлебников, выполнив эти два условия, выполнил и третье — его поэзия имеет глубокую связь с поэзией народной.

Здоровое, крепкое зерно народной песни разрослось в многоветвистое дерево хлебниковской поэзии. Недаром Хлебников так резко противопоставляет большинство русских писателей — народной песне, и спор между ними он сопоставляет со спором монаду славянскими богинями Весной и Мораной.

Недаром Хлебников говорит:


И когда земной шар, выгорев,
Станет строже и спросит: кто же я,
Мы создадим слово полку Игореви
Или что-нибудь на него похожее.

С ранних лет он интересуется славянством, увлекается Юрием Крижаничем, пламенным идеологом всеславянства, родоначальником русских славянофилов, с которыми роднит Хлебникова его самобытность. Вполне понятен поэтому взрыв его славянского самосознания в 1908 году, когда он вывесил на дверях Петербургского университета своё знаменитое письмо к славянам.

Скептическое отношение к западному уму сближает поэта не только со славянофилами, но и с Н.Ф. Фёдоровым. Подобно ему, Хлебников ополчается против Канта.

Хлебников твёрдо уверен в превосходстве человека материка:


         Человек материка выше человека лукоморья и больше видит. Вот почему в росте науки предвидится пласт — азийский, слабо намечаемый и сейчас. Было бы желательно, чтобы часть ударов молота в этой кузне Нового Века принадлежала русским.
«Молоко кобылиц». Предисловие.

Я знаю про ум материка, нисколько не похожий на ум островитян. Сын гордой Азии не мирится с полуостровным рассудком европейцев, пишет он в другом месте. Целый ряд его произведений имеет национальную окраску. Таковы: «Алфёрово», «Сельская дружба», «Война — смерть», «Смерть Паливоды» из поэмы «Дети Выдры», «Ночь в окопе» и др.

Бурлюкам был уже ясен „путь искусства через национализацию к космополитизму”.

Как после этого Д. Бурлюк мог назвать Хлебникова истинным отцом футуризма?

Хлебников — основоположник полка будетлянского, пуп, вокруг которого расположилось войско будетлянское.

Будетлянство же не есть футуризм; в то время как последний вовсе отрицает традицию, будетлянство есть новотворчество, вскормленное великолепными традициями русской древности.


С толпою прадедов за нами
Ермак и Ослябя
Вейся, вейся русское знамя,
Веди через сушу и через хляби.

Из книги «Мирсконца»
11. IX. 22.
Петербург.




Воспроизведено с исправлением опечаток по:
Книга и революция. 1922, № 9–10 (21–22). С. 20–25.

Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
       карта  сайтаka2.ruглавная
   страница
свидетельстваисследования
          сказанияустав
Since 2004     Not for commerce     vaccinate@yandex.ru