Среди таких предметов-вещей особый интерес для нас представляют обычные спички, которые, становясь метафизическими спичками судьбы, присутствуют в разных произведениях Велимира Хлебникова, таких как «Дети Выдры» (1913), «Как стадо овец мирно дремлет…» (1921), «Зангези» (1922) и др. Из основных „осад” Хлебникова В.П. Григорьев выделяет три: общефилософскую (и в то же время индивидуально-личностную) „осаду времени”, общечеловеческую (но и конкретно-филологическую) „осаду слова” и собственно социальную (и общеисторическую) „осаду множеств” (или толп), где
Так как человеческий язык, по Хлебникову, трепещет, как огонь (ср. ‘язык пламени’), и так же неуловим, поэт предлагает: между ищущих огня / Ищите, люди, и меня [2, с. 229], подразумевая свою „осаду слова”, иначе точно спичка о коробку, / Не зажжешься о меня («Ночной бал», 1922). Не случайно Прометей, похитивший огонь у богов для людей, ему собрат («Дети Выдры»).
Для Хлебникова огонь — одно из ключевых слов в его эстетике, где в семантическом поле огня — солнце, молния, пламя, уголь, огниво, спички. Мифологема огня активно исследуется в хлебниковедении (В.П. Григорьев, В.Р. Дуганов, П.И. Тартаковский, Х. Баран и др.). По Хлебникову, включение времени в один ряд с судьбой (роком) и числом позволяет человечеству сконструировать спички судьбы (намек на этот образ 1921 года ощутим уже в «Детях Выдры»), ибо
М.В. Панов, обращаясь к стихотворению «Как стадо овец мирно дремлет…», так поясняет сравнение спичек, мирно дремлющих в коробке:
Математическая формула, позволяющая предсказывать события, делает человека, по убеждению поэта, властелином судьбы, поэтому, алчный к победам, лирический герой стихотворения настаивает на своем праве делать сурово спички судьбы, чтобы судьбу зажигать, разум в судьбу обмакнув (курсив наш. — Р.Х.).
Внимая „теории воображения” Г. Башляра и “воображаемой филологии” В. Хлебникова, В.П. Григорьев считает, что любопытно было бы сопоставить понятие “грезы” — ключевое для Башляра — с корнем грез -, активным элементом не только в словотворчестве, но и во всем творчестве Хлебникова [2, с. 392]. В статье «Северянин и Хлебников» Григорьев полагал, что
В своей статье «Поэтика пламени в сказке «Девочка со спичками» Г.Х. Андерсена и в рассказе «Шесть спичек» А.С. Грина» мы, опираясь на концепцию “грезовидения” Г. Башляра, указали на связь ее с поэтикой пламени у датского сказочника. Как заметил Г. Башляр,
В фантазиях героини Андерсена, зажигающей спички, вертикаль побеждает горизонталь: вертикаль зажженной печки находится над горизонтом стола с яствами, вертикаль елки с вертикалью пламени свеч — над горизонтом городской площади, вертикаль бабушки-покойницы, возносящей с собой внучку, — над горизонтом земной жизни. В онтологии погруженного в одиночество бытия, по словам философа, огонек пламени — это знак одиночества, соединяющего воедино пламя и грезовидца; благодаря пламени одиночество грезовидца перестает быть одиночеством пустоты [4, с. 222].
В контексте стихотворения Хлебникова «Как стадо овец мирно дремлет…» у лирического героя, в отличие от андерсеновской сиротки и гриновского Босса, хватает мужества спичками судьбу зажигать, / Сколько ‹...› надо / Для жизни и смерти, — и не только для себя, но и для других, призывая своим примером: Кто мне товарищ? [5, с. 132]. На наш взгляд, в фантастическом образе самосожжения поэта-пророка («Я вышел юношей один…», 1922), вносящем, по мнению Х. Барана, редкий момент надежды в мрачную картину поздних произведений [6, с. 62], есть персонификация спички:
Ср. с обратными коннотациями в примерах Х. Барана — стихотворение В. Хлебникова «Мрачное» (опубл. в 1914 г.), в котором вызов светилу приводит к гибели героя: Когда себе я надоем, / Я брошусь в солнце золотое, или дневниковая запись того же года: Новости: Хлебников из неумолимого презрения к себе в 101 раз бросил себя на костер и плакал, стоя в стороне [6, с. 55] (курсив наш. — Р.Х.). Сема огня — солнце золотое, костер — выводит к человеку-пламени, в конечном счете, — к человеку-спичке. Здесь грезовидец у Хлебникова одерживает верх, но миссия пророческая (Я — Мы) сменяется мотивом двойничества, расщепленности, отчужденности (стоя в стороне).
Лена Силард, рассматривая макроструктуру сверхповести «Зангези» Хлебникова в парадигме символики и архитектоники колоды карт Таро, указала:
В самом хлебниковском тексте этому предшествует: О боги, боги, где вы? / Дайте прикурить. / Я прежних спичек не найду. / Давай закурим на ходу [5, с. 490]. По мнению Л. Силард,
Хлебников, внеся свою модификацию в “тарообразную” модель мира, демонстрирует, по словам современного исследователя, „переход пространства судьбы в энергию слова”, судя по собственным словам Зангези: Зангези не умер ‹...› [7, с. 323].
Если вспомнить, что Хлебников, как и его современник Е.И. Замятин, придавал важное значение энергии — солнца, молнии, огня, слова, дела, — тогда понятна торжественность стихотворения «Как стадо овец мирно дремлет…», ведь праотцев ужас потомки укротили, придумав спички,
Спичка становится годной для печки, для работы, даже для еды.
В „казалось бы, странно-юродивых мечтаниях поэта”, помимо библейски-христианских упований (С. Семенова), думается, и отзвук хлебниковского деления людей на изобретателей (“грезомыслецов”, если прибегнуть к корнеобразованию в духе Хлебникова, ср. “грезовидец” у Г. Башляра) и приобретателей. В другой статье Хлебникова «Пусть на могильной плите прочтут…» есть близкие мотивы: Он вдохновенно грезил быть пророком и великим толмачем князь-ткани, и только ее. Вдохновенно предугадывая ее волю, он одиноким порывом костей, мяса, крови своих мечтал об уменьшении отношения Е/ρ, где Е — масса князь-ткани, а ρ — масса смерд-ткани, относительно себя лично. Он грезил об отдаленном будущем, о земляном коме будущего, и мечты его были вдохновенные, когда он сравнивал землю с степным зверьком, перебегающим от кустика до кустика. Он нашел истинную классификацию наук, он связал время с пространством, он создал геометрию чисел ‹...› и т.д. и т.п. [9, с. 148]. В частности, здесь земля-зверек тождественна съедобной для человечества глине в «Утесе из будущего» (ср. съестная земля у Платонова, нефтяная еда у фантастов).
Спичка может иронической метафорой варьироваться Хлебниковым в стихотворении «Кто?» (1922), посвященном В.В. Маяковскому: Бывало, своим голосом играя, как улыбкой, / Он зажигает спичку острот / О голенище глупости [5, с. 175] (курсив наш. — Р.Х.). Афористическая концовка, по наблюдению В.П. Григорьева, едва ли не полемична и остраняюще “друга” двусмысленна [2, с. 553].
В возможном сравнительном расширении семантического ядра ‘дерево’ — полено, дрова, доски — актуально привлечение «Единой книги» (1919–1922), «Волги! Волги!» (1921), «Синих оков» (1922), «Досок судьбы» (1922) и других произведений. Так, в «Полужелезной избе» — ужас поэта, ненависть к войне: В снегу на большаке / Лежат борцы ненужными поленами, / До потолка лежат убитые, как доски ‹...›, в «Синих оковах» звучит скорбный вопрос: Случалось вам лежать в печи / Дровами / Для непришедших поколений?, а в «Волге! Волге!» матушка-река теперь сама пожирает трусливо детей, / Их бросает дровами в печь времени ‹...› (курсив наш. — Р.Х.). Ср. в прямом значении: Белым поленом кормил тебя, / Дровоядного зверя огня («Огневоду», 1917). А в «Трубе марсиан» (1916) есть образ зачеловека в переднике плотника, пилящего времена на доски. Отсюда метафора досок судьбы человечества, по которым растекается мыслью великий числяр | грезомыслец, читая похожие на дерево уравнения времени, простые, как ствол, в основании, и гибкие и живущие сложной жизнью ветвями своих степеней, где сосредоточен мозг и живая душа уравнений («Доски судьбы», 1922) (курсив наш. — Р.Х.).
Книги мировых религий (Веды, Коран и Евангелие), среди которых в шелковых досках книги монголов, самопожертвенно горят в костре, чтобы возродиться единой книгой человечества («Единая книга» из «Азы из Узы»), если помнить, что поэт сравнил с книгой лицо человеческое («Моя так разгадана тайна лица…», 1916), которое тоже можно “читать” (семантические ассоциации: дерево — уголь — бумага — книга, древо жизни — человек-древо). Поэтому деревья шептали речи столетий («Я видел юношу-пророка…», 1921), поэтому Вдруг я поверил навеки: / Что предначертано там, / Тщетно рубить дровосеку. / Много мы лишних слов избежим ‹...› («Детуся! Если устали глаза быть широкими…», 1922), поэтому икону на самоварную лучину ‹...› бы расколоть! / И мелко расщепить. / Уголь лучшего качества! («Ночной обыск», 1921). Наконец, поэтому есть личики зарезанных стихов («Всем!», 1922).
В стихотворении «Как стадо овец мирно дремлет…» Хлебников “вычислил” спичку как дикого бога пламени с дубиной, несшей предкам смерть (боги былые огня — спички ‹...› Капля сухая желтой головки на ветке): ср. серная головка спички — голова человека; желтая головка спички, при горении дающая языки (космы, волосы) пламени — желтые волосы человека; бог ‹...› в буре красных волос, раньше пламёна ‹...› пещерным львом / Рвали и грызли людей, / Гривой трясли золотой ) [5, с. 130–131]. Поэтому герой стихотворения «Я вышел юношей один…», покрытый до земли тугими волосами, зажег их, бросался лоскутами, кольцами / И зажигал кр‹угом› себя ‹нрзб.›. / Зажег поля, деревья — / И стало веселей в ночи [5, с. 181]. В другом стихотворении спички уподоблены трупикам солнца — всеобщая связь бытия через смерть; по словам Р.В. Дуганова, поэт как бы продолжал свое давнее стихотворение «Когда умирают кони — дышат…».
В предпоследней строчке метаморфоза спичек — трупов деревьев усилена в смысловом ряду их мнимыми похоронами (скрытием, укрытием, прятанием) в коробке-гробу (домовине). (Ср. И молния синею веткой огня / Блеснула по небу / И кинула в гроб травяной / Как почести неба («На родине красивой смерти — Машуке…») или Умеем написать слова любые / На кладбище сосновой древесины) («Синие оковы»)) (курсив наш. — Р.Х.). Р.В. Дуганову видится в этом стихотворении „сознание полного слияния личного с внеличным, полного тождества Я и Мира, истории и природы. Солнце здесь столько же художественный образ мировой энергии, сколько и вполне реальное светило и источник земной жизни” [10, с. 60].
По убеждению Ю.М. Лотмана,
В мифопоэтике В. Хлебникова спичка оказывается связанной не только с мифами разных народов об огне-солнце, в том числе с древнегреческими о Прометее, об аргонавтах и др., но и участвует в создании писателем-ученым мифов современности и будущего (например, спички судьбы, спички еды и др.). В известных оппозициях времени и пространства, небесного и земного, сакрального и профанного, духовного и телесного, верха и низа, жизни и смерти, огня и холода Велимир (повелитель мира) Хлебников парадоксальным образом сводит в коробке спичек, казалось бы, несоединимую поэтику бытия, потому что объединяет эти и иные оппозиции, по убеждению автора, разум человека, его умные руки. Три осады времени | слова | множеств манифестируют для Хлебникова-изобретателя управление человеком событиями, а не наоборот. Идиостиль художника транслирует на протяжении всего творческого пути, с одной стороны, классические традиции миссии поэта-пророка, медиатора между Богом и тварным миром, с другой — сталкера во всех временах и пространствах Вселенной, Прометея слова.
| Персональная страница Риммы Ханиновой на ka2.ru | ||
| карта сайта |  | главная страница |
| исследования | свидетельства | |
| сказания | устав | |
| Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru | ||