От примесей стараются избавиться везде, где их находят, а 32 года назад их находили не только среди химических соединений...
Вроде бы доносы как доносы. Читали пострашнее. И не привлекли б они к себе особого внимания, если бы не обошлись стране в несколько сот млн. рублей, не привели бы к потере мирового приоритета на научное открытие, не обернулись экологическими бедами, от которых не спрятаться и которые не предотвратить. Время упущено. Но продолжим знакомство с документами.
Из постановления о возбуждении уголовного дела.
Кто же такой Иван Прокофьевич Шарапов? Чем угрожал незыблемости государства? Какое открытие сделал? Почему им заинтересовалась служба безопасности? Причём так настойчиво, что исключение из партии и постановление на арест оформили в считанные дни.
Последний вопрос прояснил следователь КГБ капитан Лыков. На одном из допросов он предложил подследственному услугу за услугу. Гражданин доцент согласится иногда заходить в управление поделиться воспоминаниями из жизни университета (содержание бесед профессуры, отношения между сотрудниками), а он, Лыков, позаботится о минимальном сроке для будущего агента-“внештатника”. Шарапов отказался, причём не совсем вежливо. Вот тут следователь и вспылил. Сказал, что лагерей ему все равно не избежать: был бы год — получит десять. Ибо за ходом следствия наблюдает сам первый секретарь обкома А.И. Струев, который и распорядился арестовать геолога после звонка из Москвы.
Шарапов знал выражение “брать на пушку” и следователю не поверил. Он не сомневался в оправдательном приговоре. Невозможно, чтобы после XX партсъезда вот так, запросто, как в 1937-м...
Девиз геолога-философа-литератора изначально не мог не сработать против него самого. Но закономерно или исключительно, что это случилось во времена “оттепели”, когда зал знаменитого Политехнического в Москве взрывался восторгом в ответ на свободолюбивые рифмы молодых евтушенок и вознесенских?
...В 1957 году Шарапов заканчивал эксперимент. Не геологический. Он собирался доказать своему другу и оппоненту историку П.И Хитрову тот представлявшийся ему очевидным факт, что слухи о перлюстрации личных писем у нас в стране не имеют под собой никакого основания. С этой целью он разослал по адресам писателей и редакций газет послания вольнодумного содержания. И стал спокойно ждать, наступят последствия или нет?
Из письма редактору журнала «Дальний Восток» Р.К. Агишеву:
Из письма в редакцию газеты «Известия».
Последствия наступили. На московском почтамте было вскрыто письмо Шарапова к тогдашнему редактору «Нового мира» К.М. Симонову, где наш экспериментатор размышлял о романе В.И. Дудинцева «Не хлебом единым», в то время опубликованном в журнале. («Сейчас есть только одно действительно соцреалистическое произведение — это роман Дудинцева. Но и он не свободен от пятен лакировки. Действительность чуть похуже».) Заместитель начальника почтамта В. Щербо отправил читательский отзыв в КГБ. Это послужило поводом для негласного прочтения, начиная с весны 1957 года, всей корреспонденции Шарапова, о чём, он, естественно, не подозревал. На Пермский почтамт доставили образцы почерка доцента-вольнодумца. Теперь его письма, которые в дальнейшем могли быть использованы для сооружения уголовного дела, безошибочно вылавливались. Так, в КГБ оказалось обращение к писательнице Галине Николаевой, одно из писем к писателю Геннадию Фишу.
Возможно, в делах Пермского УКГБ имя Шарапова появилось лишь в конце 50-х. Но не случайным явился звонок из Москвы. В первопрестольной оно было известно с начала 30-х годов и даже окружено своеобразным почётом. Ведь обратил внимание НКВД на излишне смышленого паренька, которому до геологоразведки и доцентского звания ещё было шагать и шагать, не кто иной, как литературный классик и общественный деятель мировой величины, сам в прошлом страдавший от охранки... А.М. Горький!
Незнакомый автор, студент Среднеазиатского индустриального института и, как следовало из письма, начинающий литератор, искал ответ на вопрос „что с нами происходит?”. Он писал о начавшемся разложении комсомола, о себе, преподающем после окончания губсовпартшколы истмат, диамат, ленинизм и находившем всё бóльшие расхождения между теорией и практикой. Студент пытался убедить писателя в надвигающейся опасности диктатуры личности, открытым текстом называя при этом имя Сталина. Отыскивая виновных, он даже упрекал Горького в отходе от Ленина.
В феврале 1931 года из Италии пришёл ответ.
Когда здоровый человек искренно страдает, он — орёт, рычит, он всем существом своим протестует против „боли сердца” и — находит для оформления своего биологического протеста прекрасные, сильные слова.Почему? Ведь, зная о набиравшем силу репрессивном аппарате власти, он не мог не понимать, что тем самым готовит „малограмотному мальчишке” судьбу изгоя.
Возможны, по крайней мере, две причины. Горький догадывался или знал определённо, что письма его корреспондентов прочитываются по пути в Сорренто, и, собираясь возвращаться на родину, соблюдал предельную осторожность, опасаясь провокации.
Возможно, сыграло роль и то, что молодой Шарапов, того не ведая, в свой исповеди повторял многое из «Несвоевременных мыслей» самого Горького! Статей, преданных остракизму не только в эпоху сталинизма, а вплоть до наших дней.
Удар пролетарского писателя оказался сокрушительным. С письмом из Сорренто Шарапов пришёл к работнику Среднеазиатского бюро ЦК Манжаре и после разговора сложил с себя все преподавательские и общественные работы. Вскоре его вычистили из кандидатов в члены партии.
А опасения Горького насчёт “чёрного кабинета”, если таковые были, подтвердились. Генерал А.К. Левчик, фигура в НКВД легендарная, вспоминал: „О содержании писем доложили Сталину. Тот помолчал. Потом усмехнулся. „Что я могу поделать, если не нравлюсь товарищу Шарапову?”
Месторождение Шарапов разведал. Кристаллы минерала оказались настолько хорошими, что доклад геолога пожелал выслушать академик С.И. Вавилов, физик-оптик, будущий президент АН СССР.
В 1938 году Шарапову поручили возглавить полярно-уральскую экспедицию по поиску пьезо-кварцевых жил. Пластинки из пьезо-кварца использовались как стабилизатор радиоволн в передатчиках, которыми оснащались самолёты. Должность начальника подобной экспедиции считалась ответственной и престижной. Простили? Забыли? Не знал Шарапов: парни из НКВД дожидаются его в Берёзове, чтобы арестовать на обратном пути. А он случайно изменил маршрут и погнал оленей вдоль Уральского хребта до г. Серова. Приехал в трест — на него уже и табель не ведут. Шарапов — на Лубянку. За что?
„Вы по всей тундре заложили продовольственные склады. Кто дал такое указание? Для кого предназначено продовольствие? Не для бегущих ли из Воркуты осужденных?”
Четыре с половиной часа потребовалось Шарапову для ответа. Его отпустили. Такое случалось, хотя и нечасто. Допрашивавший майор поверил, что консервы нужны геологам действительно не меньше, чем геологические инструменты.
...Семнадцать лет в общей сложности Шарапов месил просёлки в экспедициях. Средняя Азия, Полярный Урал, Сибирь, Волынь, Памир, Донбасс. Им разведаны месторождения угля, топазов, золота, пьезо-кварца...
В 1947 году ему снова пришлось бежать. С Ленских золотых приисков. С должности инженера по подсчёту запасов. После совершения трёх проступков.
Во-первых, он не ходил к начальству по вечерам пить спирт. Вместо этого проводил время в архиве, перебирая допотопные сводки. Открыл, правда, забытую золотую россыпь и написал книгу по истории приисков...
Во-вторых, бродил по тайге и бил шурфы, исследуя грунт, хотя никто ему этого не поручал. В результате подготовил кандидатскую диссертацию. К тому же совал свой нос в технологию добычи золота, ругаясь с промышленниками за некомплексный подход к разработке месторождений, называя их ордена наградами за мародерство.
На Лене Шарапов начал главное своё дело — изучение содержания элементов-примесей в комплексных рудах. Эти сопутствующие элементы при разведке полезных ископаемых, как правило, не определялись и не учитывались. Геолог обязан был соблюдать принцип максимального удешевления разведки, а задешево такие определений не сделаешь. В итоге ценнейшее сырьё из руд не извлекалось. Якобы пустая порода шла в отвал, нередко отравляя местность вокруг горно-обогатительного комбината, или, в лучшем случае, ею мостили дороги. Положение в золотодобывающей промышленности из-за её режимности, недоступности контролю было, может быть, наихудшим. Каких только элементов Шарапов не находил в рудах! И все эти сокровища сибирской земли пропадали без пользы. О Шарапове много лет назад написал... Лесков. Только назвал его Левшой. Как тот метался, пытаясь кому-то объяснить, что для блага державы ружья кирпичом чистить не пристало — случись война, они стрелять не годятся, так и этот доказывал — нельзя недра грабить! Это и был третий проступок. Шарапов попробовал докричаться до А.И. Микояна. Письмо с полпути вернулось в столицу Золотой Лены — Бодайбо. С “зарвавшимся” инженером решили больше не церемониться. И снова “везуха”. Партаппарат неоднороден! Нашёлся в нём первый секретарь Иркутского обкома партии Сухарев. Он спас Шарапова. Вытащил преподавать минералогию. Но кому следовало, с этого времени о мятежном геологе больше не забывали. Тайные и явные “злейшие друзья” выжимали его из города в город, из института в институт, не давая укорениться нигде. Так загонщики травят зверя, дожидаясь, покуда не рухнет сам, обезумевший от страха и усталости. Иркутск, Орджоникидзе, Донецк, Пермь.
В Северокавказском горно-металлургическом институте секретарь партбюро полковник Мацкевич, регулярно информировавший местное управление КГБ о Шарапове, устроил ему проверочку. От имени коллектива поручил выдвинуть кандидатом в народные депутаты... Берию! Отказаться — не откажешься. Дело пахнет возвращением в Сибирь по этапу. Выступить? Себя дискредитируешь.
...Он вышел на трибуну и начал сосредоточенно рыться в карманах. Вытащил помятый листок, разгладил его и принялся читать, как будто видел текст впервые. По рядам шепот: „Никогда по бумажке не говорил... Не готовился... Заставили...” Институтское руководство такого спектакля не ожидало. И не забыло. Как до того запомнило несговорчивость нового, без году неделя, завкафедрой.
Начатые ещё в Сибири исследования элементов-примесей оформились на Кавказе в первые результаты. Вне плана научных работ института, можно сказать, полулегально, в свободное от лекций время, Шарапов открыл значительно более дешёвый способ определения содержания примесей в комплексных рудах, ощутимо ограничивающий разбазаривание природных богатств.
Его способ основывался на методе математической статистики. Вначале лабораторным путём определялось содержание всех присутствующих в руде элементов. Набирались данные, и устанавливалась корреляционная зависимость между ними. Затем по выведенному уравнению регрессии рассчитывались запасы по месторождению в целом. Что это давало?
Для вывода уравнения требовалось от 20 до 50, редко до 100 анализов проб, как на элемент-примесь, так и на главный элемент, причём их необходимое количество определялось в начальной стадии разведки. Традиционным же способом анализировалось от одной до десяти тысяч, а иногда и до 150 тысяч проб.
Здесь же, на Кавказе, Шарапов испытал свою методику на практике. По предложению геологической экспедиции треста «Севкавцветметразведка» сделал подсчёт запасов по крупному полиметаллическому месторождению. В 1950 году Государственная комиссия по запасам полезных ископаемых при Совмине СССР утвердила этот подсчёт, одобрив, таким образом, предложенный Шараповым метод.
Однако в то время 200 000 советских геологов ни об учёном, ни о его труде так и не узнали. Публиковать научные работы без согласия научного руководства не разрешалось. Можно было обойти правило, но ценою привлечения начальства в авторы. Шарапов становиться соавтором своего собственного открытия не пожелал. Вдобавок оно шло вразрез с постулатами геологической школы профессора МГРИ В.М. Крейтера, являвшегося непререкаемым авторитетом в зоне научных интересов Шарапова. Предложение зарезали, а строптивого автора уволили из института как не справившегося с обязанностями. Из письма Р.К. Агишеву (50-е годы):
Народного академика Шарапов помянул не случайно. Его печально известный доклад «О положении в биологической науке», где Лысенко предавал анафеме математическую статистику как идеологически неприемлемую, ударил и по геологии. Если статистика вредна в науке о наследственности, она не менее вредна и в науке о полезных ископаемых. Идеология у нас одна.
Первой не выдержала травли жена учёного, Агата Петровна, также геолог по профессии. Когда в 1952 году стало очевидно, что её, аспиранта ВИМСа, не допускают до необходимых для кандидатской диссертации сведений не по рассеянности директора, она, не получив разъяснений в институте, направилась за ними на Старую площадь.
Из воспоминаний А. П. Шараповой.
Из заявления в Госкомитет по изобретениям при СМ СССР:
Совпадение дат отправки этих документов с датами, проставленными на доносах, навряд ли можно считать случайностью. Тайным читателям писем Шарапова стало ясно: антисоветчиком проще сделать доцента-неудачника, чем учёного, подарившего родине 300 миллионов.
Чтобы продлить срок предварительного заключения, Лыков выступил с инициативой о судебно-психиатрической экспертизе, и Шарапов оказался в местной психушке. Врач Белинская принудительно взяла у него пункцию спинного мозга, после чего её пациент полторы недели не то чтобы от боли корчиться — малейшего движения сделать не мог. Медицинская комиссия судебного отделения больницы признала Шарапова невменяемым. Но такой результат не устроил следователя: его доцент тем самым уходил из-под суда. В июне 1958 года Лыков посылает Шарапова на повторную экспертизу во Всесоюзный НИИ общей и судебной психиатрии имени В.П. Сербского.
На станцию его вели под конвоем через весь город. Неподалеку от вокзала, там, где видны тёмно-красные корпуса Пермского госуниверситета, Шарапов на секунду остановился, достал из кармана очки. От неожиданно сильного удара в спину и окрика „Пошёл!” выронил их. Нагибаться разрешалось, оборачиваться запрещалось. Может быть, солдат поднимет. Но он сам читал некогда курс классовой борьбы и классовой ненависти — через пару шагов услышал, как лопнула оправа и захрустели линзы под сапогом конвоира.
Тюремный поезд был набит уголовниками. Подонки издевались над “политическими” как хотели. Пьяная охрана не вмешивалась. „Фашисты”, — называли политзаключенных уголовники. „Сосал-демократы”, — вторил им начальник конвоя.
В институте Сербского “душевно-больные” делились по фракциям. Фракция коммунистов, куда примкнул Шарапов, фракция социал-демократов, eврейская фракция, фракция пограничников (тех, кто пытался удрать из СССР, нелегально перейдя границу).
Похоже, психиатрички были первой школой нашей многопартийности.
Товарищей по партии и сочувствующих Шарапов предостерегал от приёма лекарств, которые нормальных людей превращают в идиотов. Свои 16 таблеток резерпина в день препровожал в канализацию, так как резерпин был ему противопоказан из-за низкого кровяного давления. И, как знать, не способствовали ли эти разумные поступки выводу психиатров об отсутствии у пациента душевных заболеваний?
Пока Шарапов пребывал “у Сербского”, Лыков нашёл-таки мотивы его преступления. Не сам — подсказали... коллеги учёного.
За несколько месяцев до ареста Шарапов послал экземпляр своей монографии по элементам-примесям на рецензию бывшему заведующему лабораторией минералогии, геохимии и кристаллографии редких элементов Института геологии рудных месторождений АН СССР К.А. Власову, которому помог в своё время преобразовать лабораторию в институт того же профиля. Теперешний ИМГРЭ.
Первая, общая часть монографии была добросовестно прочитана несколькими сотрудниками института, кандидатами геолого-минералогических наук (А.А. Беус, А.С. Жукова, В.В. Иванов, В.В. Ляхович и другие), рецензия подготовлена, но отправлена не автору, а... да-да, в Комитет госбезопасности — куда же ещё? — из-за разглашения якобы секретных данных и... неверной характеристики положения в горной промышленности.
Но вот что поразительно!
Спустя 7–9 лет после издания книги Шарапова авторы под редакцией К.А. Власова выпустили в свет близкий по теме трёхтомный труд «Геохимия, минералогия и генетические типы месторождений редких элементов». Можно было ожидать там обоснования принципиально иных положений, чем те, которые критиковались ими в монографии Шарапова. Однако, прочитав трёхтомник, Шарапов не поверил своим глазам: „Я нашёл там свои идеи (о таллии, титане и других элементах) без ссылки на мою книгу и понял, почему рецензенты, считая себя некомпетентными в основном содержании моей работы, дали общую её оценку и, не сообщив ничего мне, послали прямо в КГБ. За свою работу авторы получили Государственную премию и по службе пошли в гору”.
Итак, мотивы преступной деятельности Шарапова Лыков выявил: обида на Советскую власть за неопубликованные работы. И подкрепил свой вывод делом. Узнав, что в Донецке готовится к печати книга учёного «Недра Донбасса», приказал рассыпать набор.
Суд напоминал аукцион. Служители правосудия под грозным обкомовским взором поторговались немного о сроке лишения свободы для не совершившего преступления и сошлись на максимальном — 10 лет.
Через два месяца приговор изменили — 8 лет лагерей, поражение в избирательных правах на 5 лет, запрещение занимать профессорско-преподавательские должности также в течение 5 лет.
Виновным себя Шарапов не признал.
К весне 1959 года узника перетасовали в Мордовию. Там, в лагере, его настигли горькие вести из дома...Почти весь тираж (200 экземпляров) монографии изъяли у студентов и аспирантов, как содержащий секретные сведения, и сожгли на костре во дворе университета.
Его помощник В.Ф. Мягков, готовивший на кафедре кандидатскую диссертацию, забрал подготовленную Шараповым для своей докторской статистическую картотеку и отказался вернуть.
По распоряжению ректора Тиунова отобрали одну из двух комнат его квартиры, выбросив содержимое вон. Погибла рукопись книги «Применение математической статистики в геологии».
Что делать после таких известий? Плюнуть и забыть, лишь бы срок дотянуть? Но — невероятно! — Шарапова по-прежнему заботили те 300 миллионов рублей, которые теряет государство, устраивая могильники нужнейших элементов. Он выменивает на продукты у уголовников огрызок карандаша и на обрывках бумаги — кто сколько подаст — принимается восстанавливать книгу по памяти! Забегая вперед, скажу, что эта монография, напечатанная после освобождения учёного, выдержала три издания у нас в стране и переведена за рубежом.
Заключённые прозвали его паханом, по-своему выразив уважение к огромным знаниям этого человека. Среди них он слыл за адвоката, за ходячий справочник.
Зона не курорт, скольких свела в могилу. Случилось неизбежное. На втором год отсидки “пахан” слёг. И не подняться бы ему, если бы не спасли санитары-прибалты, воровавшие у главврача необходимые лекарства, и не дежуривший у изголовья католический священник из Литвы П.П. Рауде с апельсинами от паствы.
Однажды Шарапова навестил старик чеченец, осужденный на 25 лет за участие в организации грозненского восстания 1956 года.
„Иван, пиши письмо на волю!” — „Как переправишь?” — „Пиши, знаю как!” Шарапов написал в адрес январского 1961 года Пленума ЦК КПСС.
„Сын передаст, из армии ко мне на свидание приехал”.
Каким образом чеченцу удалось перехитрить надзирателя и вручить записку сыну, неизвестно. Но спустя несколько дней её уже читал С.П. Писарев, бывший сотрудник КПК при ЦК КПСС, известный защитник кавказских народов. Он передал записку соратнице Ленина Е.Д. Стасовой. Стасова принялась хлопотать за осужденного, одновременно подбадривая его письмами, в которых называла товарищем. Последнее письмо от старой большевички Шарапов получил в мае 1961 года, когда отсидел 3 года и 4 месяца.
„Товарищ Шарапов, — писала Елена Дмитриевна, — ждите, Вас скоро освободят”.
Шарапов поехал к М.В. Келдышу.
И бывшего заведующего кафедрой принялся трудоустраивать... президент Академии наук СССР! Но даже ему оказалось не по силам вернуть “антисоветчика” на старое место. Президент подыскал геологу должность в Пермском научно-исследовательском угольном институте.
Однако Шарапов рвался к своему незаконченному труду по элементам-примесям и при первой возможности направил запросы на геологические факультеты вузов страны. „Приезжайте!” — дружно ответили факультеты. „Но я был судим по 58-й статье”, — сообщил Шарапов дополнительно. „Специалист вашего профиля уже найден”, „Не требуется”, „Нет необходимости”, — нервно отреагировали вузы. В Ульяновский пединститут Шарапов про судимость не написал, и вскоре семья переехала на Волгу.
В 1966 году нового сотрудника премировали путевкой на курорт Джермук в Армении. Поблизости, на горе, среди ухоженного сада, возвышался шикарный особняк. В саду ручьи с минеральной водой, фонтанчики нарзана. На выходе — шлагбаум, пост милиции. Дом принадлежал ЦК Компартии Армении. Ереванцы, приезжавшие на воскресенье побродить в горах, любили отдохнуть в тени кустов, окружавших особняк. Но однажды отдыха не получилось — земля вокруг широкой полосой была посыпана дустом. Санэпидстанция принимала меры против каких-то навязчивых насекомых.
Шарапов решил развлечь товарищей, оставшихся в Мордовии, и описал со свойственным ему юмором этот случай.
По возвращении из отпуска над ним устроили товарищеский суд. Куратор института от КГБ майор Фишер, потрясая перехваченным письмом, требовал уволить отщепенца. И уволили. За полгода до пенсии. А чтобы никого не тревожил, упрятали на эти 6 месяцев в психбольницу. Осенью, когда исполнилось 60, выпустили.
На этот раз двери институтов захлопнулись накрепко. Лишь однажды, в начале 70-х, в ИМГРЭ подали старику на бедность — поручили составить дескрипторный словарь по геохимии.
Свой трёхчасовой доклад «Системный подход и логико-математический анализ геологических данных» он закончил под аплодисменты присутствующих. Научная реабилитация состоялась. Но предстояло вновь и вновь доказывать свою гражданскую и партийную невиновность.
Более 100 раз обращался Шарапов к пленумам и съездам КПСС, в президиумы Верховных Советов СССР и РСФСР, в верховные суды, в редакции газет и журналов, писал на XIX партконференцию. Всё бесполезно.
В 1987 году получил ответ зам. Генерального прокурора СССР О.В. Сороки, который должен был похоронить его надежды на торжество закона.
Полная реабилитация состоялась? Добро торжествует? Нет, рано ликовать. Справедливость ведь не нашла Шарапова, он до неё дожил. А кто не дожил?
И порхает по знакомым и незнакомым людям грязненький слушок, Что не всё-де безупречно в биографии Шарапова. Его ближайший ученик В.Ф. Мягков сказал по телефону прямо: „Нехороший человек. Он сам писал доносы на своих научных оппонентов. Благодаря его письму в конце 40-х годов репрессировали 14 геологов из МГРИ. Профессора Крейтера, Барышева и других”.Кем бы мог стать Иван Прокофьевич Шарапов и сколько мог бы сделать для науки? А сколько не успели такие же, как он, люди-примеси? Примеси, с точки зрения создававших рафинированное общество посредственностей. Их “вредоносность” — свободная мысль, талант. Но примесь примеси рознь. Существуют такие, без которых не пойдёт химическая реакция — катализаторы, и такие, которые подавят начавшийся было процесс — ингибиторы.
Так кто есть кто в этой истории?
Из рецензии на работу И.П. Шарапова «Элементы-примеси в комплексных рудах, их опробование и подсчёт запасов» доктора геолого-минералогических наук А.Н. Истомина (1989 г):
А пока что использовать ценные примеси некому. Что с них взять? Примесь, она и есть примесь. От неё нужно избавляться.
1 Как видим, популярный ныне термин — изобретение не новое. Но тогда дело закончилось лишь усилением власти госпартаппарата и в итоге глубочайшим кризисом самой системы.2 ВАПП — Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей.3 Публикуется впервые. Копия с оригинала хранится в архиве А.М. Горького.