Оппозиции у Хлебникова

Сюда же может быть отнесена и оппозиция симбиоз/метабиоз, о которой подробнее шла речь выше и которая представляет собой осложненное противопоставление синхронии и диахронии. Характерно, что и это последнее противопоставление у Хлебникова диалектично: в отличие от соссюровской дистинкции здесь наблюдается не столько противопоставление и разобщение, сколько единство подходов, олицетворяемое как в фантастическом существе Ка (опирающемся на древнеегипетскую мифологию),²

так и в ряде других образов, сопрягаемых в творчестве поэта: поэт и русалка, Вила и Мава и т.д.

В то же время даже там, где Хлебников как будто полностью поглощен именно единством, хотя и очень сложным, занимающего его объекта, имеющего конкретные наглядно-образные реализации, или сугубо отвлеченного, “общего”, оказывается, что и в таком объекте он обнаруживает и заостряет оппозитивность его структуры. Мы видели, что это произошло с миром чисел, где противопоставляется алгебра — арифметике и где Хлебникова занимает число как таковое. Еще определеннее аналогичная оппозиция выступает в мире слов, из которого извлекается противопоставляемое бытовому слову слово как таковое. Но и в мире природы для Хлебникова существенны не только со- и противопоставления, скажем, весны, лета, осени и зимы или весеннего и осеннего равноденствия (в их упомянутых выше связях с днями рождения друзей равенства — ед. хр. 85, л. 13 об.). Так, образ весны применительно к деятельности будетлян, как ее воспринимал Хлебников, появляется у него в характерной строчке (V, 104):

Некоторые из хлебниковских оппозиций вполне очевидны, поскольку, скажем, антиномия изобретателей и приобретателей зафиксирована и развита в образах ряда уже опубликованных текстов. К тому же оппозиции у Хлебникова обычно движутся толпой. Так, в «Трубе марсиан» (1916. — V, 151–154), например, мы находим, кроме главного призыва Пусть Млечный путь расколется на Млечный путь изобретателей и Млечный путь приобретателей, такие оппозиции: время/пространство, будетляне/люди прошлого, юноши/старшие возрасты (которые утонули в думах о семьях и законах торга и у которых одна речь: „ем“ — с. 152), завтра/вчера (характеризуемое и как перья дурацкого сегодня и как костлявые руки), черные паруса времени (или крылатые паруса времени) / якобы ваше знамя (убийцы Пушкина и Лермонтова),⁴

наша свистящая надменно греза/груз и грязь донебесных людей.

Та или иная оппозиция может варьироваться в других текстах с настойчивостью и впечатляющим разнообразием. К оппозиции юноши/старшие возрасты подстраивается, например, в «Письме двум японцам» (V, 154–155) такое образное уточнение: Ведь у возрастов разная походка и языки. Я скорее пойму молодого японца, говорящего на старояпонском языке, чем некоторых моих соотечественников на современном русском. Однако напрашивающееся противопоставление слов и понятий отечество/сынечество не заостряется до разрыва: ‹...› будем хранить их обоих, — пишет Хлебников там же. Из множества других фактов такого рода сошлемся только на оппозиции зеркальное зарево поезда/липовый лапоть (III, 23) и государства прошлого (или государства пространств)/надгосударство звезды (III, 19–21).⁵

Сохранился набросок стихотворения или, может быть, небольшой поэмы, посвященный борьбе предлогов из и при (ед. хр. 33, л. 2 об.). Он интересен тем, что представляет собой образную рефлексию поэта над языком не в более позднем ее обличии звездного языка или экспериментов типа этавль — нетавль и под. (см. ВГ 1981), а в относительно раннем, середины 10-х годов, варианте противопоставления непреобразованных слов и морфем бытового языка. Приведем три характерных отрывка из этого наброска:⁶

Здесь легко угадывается одна из самых главных оппозиций в поэтическом мире Хлебникова — хорошо известная оппозиция изобретателей и приобретателей.

Другие оппозиции как бы растворены в разных текстах поэта. Сложность заключается не в том, что они недостаточно эксплицированы Хлебниковым, — нет, оппозитивный метод четкого формулирования занимавших его идей, восприятие мира как единства и борьбы противоположностей выражены у него почти всегда ясно и ярко, даже в заостренной форме, чаще всего полемически. Трудно, однако, охватить все эти оппозиции в их целостном многообразии, системе и вариативности, чтобы представить их, подобно “языкам”, не поодиночке, а в объективно связывающих основаниях как проявлениях хлебниковской сути, той „настоящей и большой правды, до которой так хочется доискаться, когда думаешь о нем“ (Лейтес 1973:225).

Претендовать на полный охват оппозиций такого рода пока преждевременно. Наши усилия направлены лишь на непредвзятую постановку вопроса о роли этих оппозиций для всесторонней оценки мировоззрения поэта, как оно обнаруживается в образных структурах его идиостиля, и на частичную и очень предварительную сводку относящихся сюда материалов, преимущественно архивных.

Вот несколько таких оппозиций, извлекаемых из черновых записей и других текстов Хлебникова.

Имеет много параллелей словотворческое противопоставление веродателей (Будды, Иисуса, Мэн-цзы, Савонаролы и др.) — меродателям (ед. хр. 74, л. 39). Еще больше фактов противопоставления слова — числу. В январе–феврале 1921 г. поэт записывает: Дать очерк жизни человечества на земном шаре не краской слов, а строгим резцом уравнений — вот моя задача (ед. хр. 92, л. 9). В канун открытия Хлебниковым основного закона, в августе 1920 г., он замечает, что у него совершенно исчезли чувства к значениям слов. Только числа (ед. хр. 93, л. 16).⁸

Уже после этого открытия неоднократно упоминается поэтом Начало борьбы трех и двух (ед. хр. 77, л. 14; см. также ДС и Lönnqvist 1979). Говоря о мирах времени, поэт записывает и такое противопоставление: Кричали трупы: три, три, три. Кричали девы: два, два, два (ед. хр. 82, л. 65). Одна из самых сжатых формулировок основного закона выглядит так: 3ⁿ — смерть, 2ⁿ — жизнь, 3ⁿ·2ⁿ — гармония, 3^m–2ⁿ, ‹где› m>n, — борьба (ед. хр. 77, л. 55 об.). Там же (л. 45) говорится, что ‹...› нам нужно понять мир как поприще борьбы 3 и 2.⁹

Противопоставление трех и двух воплощается в целой гамме мифопоэтических образов, изобилующих в «Досках судьбы» и в «Собрании произведений» (особенно в т. 3 и 5). Рукописи поэта также богаты ими. Ср., например: Добро‹,› расти из луковицы двух прекрасным луком дела / Трата и труд‹,› и трение‹,› теките из озера три (там же, л. 43) и текст стихотворения в «Досках судьбы» (с. 28; то же V, 38). Приведем два отрывка из «Гроссбуха», ярко показывающие образные потенции веры Хлебникова в меру:

Хлебников верил, что открыв чистые законы времени, мы перестаем нуждаться в войне как грубом измерении мировых сдвигов, переходя к изящным и нежным измерениям посредством вычисления или к числу вместо драки (ед. хр. 78, л. 12 об.).¹¹

Эта оппозиция драка/число также очень существенна для его идиостиля. Она ярко проявляется в конце «Ладомира», а в поэме «Труба Гуль-муллы» анархистские иллюзии поэта не помешали ему противопоставить «Завоевание хлеба» Кропоткина покорению неба как новой задаче (см. также черновики поэмы — ед. хр. 19, л. 5).

Известно, что Хлебникова чрезвычайно привлекал образ Разина (см. Vroon 1975). Тем не менее себя поэт неоднократно называл и Разиным напротив или Разиным навыворот (I, 234).¹²

В черновиках же мы обнаружили наметки иной оппозиции Разин — Петр I (ед. хр. 85, л. 9). С другой стороны, в поэме «Прачка. Горячее поле» Петр I и Петербург противопоставлены в венце навоза пищете и Москве. Но и в пределах предреволюционного Петербурга–Петрограда Хлебников сталкивает два города, между которыми идет война: Война трудов, обеда, / Война одежд, речей, движений. / Два города в упор стрелками / Друг в друга целятся / Стволами ненависти (III, 243–246). От войны обеда из этого отрывка протягивается нить к более развернутому контрасту обедов в стихотворениях «Три обеда», «Обед» и «Голод», которые имеют в виду уже послереволюционную действительность (и в частности голод в Поволжье), и к “ростинскому” стихотворению «Трубите, кричите, несите!», целиком построенному на оппозиции сытые/голодные.

Таким путем, вероятно, можно было бы показать, что творчество Хлебникова не только буквально все пронизано оппозициями в глубинном или преходящем единстве их составляющих, но и связывает их в некое диалектическое целое системой динамических взаимопереходов. Это не значит, конечно, что у него нет или не может быть изолированных оппозиций, но указать их нелегко, поскольку Хлебникова занимали не просто такие глобальные соотношения, как материя — дух, объект — отношение, время — пространство, земля — космос, природа — общество, прошлое — настоящее — будущее или Восток — Запад и т.п., но весь мир в единстве противоположностей. Поэтому так настойчиво повторяют у него сестры-молнии (III, 167 и 170):

Идиостиль Хлебникова оппозитивен насквозь. Оппозитивный метод мышления пронизывает его творчество настолько, что, например, обратив внимание на выражение хабеас корпус, он немедленно сопоставляет ему будущий хабеас анимам, необходимый как дополнение в структуре его мира, и предвидит возможность того, что через 2¹⁸ дней после 25 июня 1215 г., а именно 14 апреля 1933 г., наступит подходящее время в истории человечества для этого желанного поэту акта (см. ед. хр. 82, л. 67; в рукописи — латинским шрифтом). Сопоставив высотные характеристики русских гласных (по Л.В. Щербе) и обнаружив в небе азбуки различные числовые закономерности,¹⁴

Хлебников попутно рассматривает уже словесную оппозицию уа/ау и говорит, что в ней звучат голос младенчества и голос соснового серебряного бора (ед. хр. 85, л. 5), а в другом месте на всякий случай записывает столбиком: уакающее время/аукающее (ед. хр. 50, л. 8). Герой поэмы «Председатель Чеки» говорит о себе: Мне кажется, я склеен / Из Иисуса и Нерона (ед. хр. 64, л. 38) и т.д.

Что касается собственно лингвистических оппозиций, то уже в 1908 г. Хлебников наряду с сериями окказионализмов типа высочий, широчий, красочий, умночий (ср. рабочий), лепочий и т.п. (ед. хр. 60, л. 103, 104, 113 об.) начинает строить и более глубокие экспериментальные серии типа возмогла/возбогла (там же л. 39 об.) или по-божески/можески (там же, л. 40), города/голода/волода (л. 41 об.), пленник/мленник (л. 87 об.), пирожки/мирожки (л. 88), рвань/звань (95 об.), дух/бух одухотворение виновника ‹...› быти (л. 97 об.), слово/бово/жово/рово/ново (л. 98), холод/волод/молод/голод (л. 112), полноводны/волноводны (л. 132), тайны/пайны/райны/чайны (л. 135 об.) и человек/зеловек/маловек/чаровек (л. 132). К ним подчас может быть приложена хлебниковская же оценка: слова, а мысли нет (л. 133), но симптоматично, что они строятся как “минимальные пары” в фонологии и предвосхищают «Зангези», все нагляднее выявляя элемент мнимости в языке (л. 57 об.), позднее столь ярко продемонстрированный Хлебниковым в квазиморфемах звездного языка, т.е. в его простых именах — согласных.

Сами эти поиски связаны с утверждением поэта, что мир стремится к простоте (ед. хр. 88, л. 5 об.). К простоте же, несмотря на сложный метафорический план ряда его текстов, стремился и Хлебников. Только исключительные обстоятельства, в которых происходило и все еще происходит знакомство массового читателя с его творчеством, придают этому естественному утверждению налет парадоксальности. Вместо первоочередной важности текстов поэта к читателю в изобилии поступали отпугивающие своей необычностью и незаконченностью наброски, эксперименты, а то и вообще не предназначавшиеся для печати черновики.

Между тем достаточно элементарная текстологическая акрибия и непредвзятый целостный комментарий к самому важному в Хлебникове в наши дни могли бы снять сохраняющееся напряжение и недоумение вокруг его имени. Стоит лишь овладеть своего рода “ключом” к поэту, и на фоне его знаменитых стихов «Свобода приходит нагая...» (II, 253) о самодержавном народе получит полное эстетическое признание и такая достойная «Избранного» Велимира заготовка 1921 г., как (самодержавие>) намодержавие, нашедержавие (ед. хр. 92, л. 9).

В параллель же к борьбе приставок при- и из-, о которых шла речь выше, и в поучение гонителям “зауми” можно в заключение упомянуть неопубликованный разговор, озаглавленный «Заумец и доумец» (ед. хр. 117, лл. 1, 1 об.).¹⁵

Как бы мы ни относились к историософии Хлебникова (она еще фактически не исследована), следует признать, что в таких его высказываниях, как Число 317 ‹...› часто соединяет „косые события”, т.е. такие, в которых часть признаков повторяется, а часть заменяется противоположными (ед. хр. 77, л. 16), как бы просвечивает (явно невозможное) знакомство с «Основами фонологии» Н.С. Трубецкого или с идеями фонологической парадигматики.

Хлебников привык к нелегкому социальному статусу “дервиша” и “безумца” и даже как бы освоился с именем “безумца”, сам неоднократно в разных оттенках значений применяя его к себе. Оппозиции — рациональны и рационалистичны, однако хлебниковские оппозиции нередко настолько необычны, неожиданны и по видимости абсурдны, что люди, лишенные воображения, просто отвергают их с порога как нечто абсолютно чуждое их стилю мышления и их социальному статусу. Сам Хлебников, конечно, считал, что его речи — это якобы безумные речи (см. в нашем перечне “язык” (33) и ед. хр. 89, л. 11 об.), но его не встретившая понимания Речь в Ростове-на-Дону (V, 260 и 354–355),¹⁶

вызвала у него такое неопубликованное четверостишие, заостренно противопоставившее “безумца” эстетически и социально чуждой ему части слушателей (ед. хр. 64, л. 5):

При жизни Хлебникова и до сих пор его имя выступало и выступает во множестве хлестких оппозиций, обязанных как его гонителям, так и друзьям, а отчасти и ему самому. Сохранились наброски коллективного письма “Группы друзей Хлебникова” в редакцию «Литературной газеты», датируемого 1929 г., целью которого был призыв „сохранить все оставшееся после Хлебникова“ (ф. 527, оп. 1, ед. хр. 174, л. 1). Группа эта неформально объединяла Р.П. Абиха, Асеева, Брика, Ильфа, Катаева, Кирсанова, Крученых, Б. Левина, Маяковского, Олешу, Евг. Петрова и некоторых других лиц. Опираясь на ее поддержку, А.Е. Крученых подготовил средствами “малой печати” несколько десятков выпусков «Неизданного Хлебникова», часть которых способствовала изданию «Собрания произведений», а часть лишь изредка цитируется в литературе (см., например, Иванов 1974:46 и др.). Было бы полезно возродить на современной основе деятельность подобной группы, поскольку Комиссия по литературному наследию Хлебникова при Союзе советских писателей не координирует усилия хлебниковедов и пока практически ничего не сделала для опубликования его рукописей и отпора печатным оппозициям, в которых он и поныне пребывает у части нашей критики и о которых речь шла выше.

Это не значит, конечно, что надо некритически сохранять противопоставления иного рода, в которых Хлебников порой противопоставляется чуть ли не всей русской литературе как превзошедший все и вся гений. Наоборот, как подчеркивалось в начале работы, как раз его связи с крупнейшими явлениями искусства слова, науки и культуры в самом широком объеме этих понятий сейчас особенно важно непредвзято исследовать. Хлесткие противопоставления конца 20-х годов, по-своему понятные, должны уступить место изучению Хлебникова в реальном пространстве русской литературы. Некоторые соображения к теме “Хлебников и Пушкин” ниже будут представлены. Не менее актуальной явилась бы тема “Хлебников и Маяковский”, на которой также особенно сильно сказалась “возмущающая роль исследователей”. Но ее мы вынуждены оставить за пределами настоящей работы.¹⁸

Чтобы продемонстрировать те “перекосы со знаком плюс” в суждениях о значении Хлебникова, которые мы имели в виду, напоминая об отдельных выступлениях его друзей, приведем без комментариев небольшую заметку Ю.К. Олеши, датируемую декабрем 1928 г. и под заглавием «О В. Хлебникове» хранящуюся в ЦГАЛИ (ф. 527, оп. 1, ед. хр. 161):

В ответ на одну из анкет Вс. Иванов написал, что учиться прозе следует ныне у академика Павлова и В. Хлебникова. Я всецело поддерживаю эту мысль. Молодой писатель, мечтая о новой русской прозе, не должен продолжать традиций так называемой великой русской литературы. Этот соблазн губителен, и горе тому, кто поддается вышеуказанному соблазну. На мой взгляд, великие русские писатели (кроме Гоголя) плохо изображали, например, природу. Знаменитый изобразитель природы Тургенев не изображал ее, а описывал — совершенно не впечатляюще. Дело, конечно, вкуса. Гоголь написал о дорогах, которые расползались, как раки, и о сломанной березе в саду Плюшкина, которая стояла как обломок колонны. Тургенев же писал: „Легкий ветерок пробежал по ржи. Малиновка вспорхнула” и т.д. Он передавал то, что видел, — и это не есть поэтическое искусство, — потому что поэзия начинается галлюцинацией. Проза Хлебникова — образец умения изображать. Я поражаюсь удивительной простоте так называемой непонятности Хлебникова. Нет ничего лучше двустишия Хлебникова:

И в царстве синих незабудок
Она оставила рассудок¹⁹

.

Это, впрочем, из стихов, а из прозы Хлебникова „Зверинец” считаю шедевром. Олень — испуг, цветущий широким камнем²⁰

— это академия для прозаиков. Пролетарские писатели призывают своих последователей учиться у классиков: Тургенева, Толстого.
      Ложь! Гибель!!
      Только у Хлебникова!
      Если вообще нужно учиться у кого-либо. Главное — талант и здоровье.

Резкое несогласие с Олешей в связи с его “перехлестами” — оценками “традиций” и их “продолжения”, тургеневского и толстовского творчества, с его необычным употреблением слова галлюцинация, его эмоциями по поводу двух, может быть, далеко не лучших из возможных здесь примеров изобразительного искусства Хлебникова и т.д. не должно отпугивать читателя. Делая поправку на особенности многих идиостилей конца 20-х годов (и “стиля эпохи”), мы все же оказываемся и перед проблемой действительных “уроков Хлебникова”, и перед задачей выявления реального соотношения традиций и новаторства в его творчестве, и даже перед частным, но небезынтересным вопросом о том, как отразилась хлебниковская “академия” в творчестве самого Олеши.

Подлинная оппозиция предполагает не только различия, но и сходства, “дифференциальные признаки” находятся в ней в единстве с общей частью — “основанием для сравнения”. Задача заключается в том, чтобы верно определить и те, и другие.

Однако одно дело — осознать задачу и совсем другое — создать условия для ее успешного решения. Идиостиль Хлебникова необходимо сопоставлять с другими крупнейшими поэтическими идиостилями XX в., но чтобы такие сопоставления были корректными и продуктивными, они должны опираться на монографические описания. С другой стороны, описание отдельно взятого идиостиля заведомо не может быть в этом смысле чисто имманентным, поскольку сам объект описания содержит в себе существенные реакции на иные поэтические миры и на их оценки. В случае Хлебникова одной из таких реакций, естественно, оказывается реакция на творчество и восприятие современниками Будетлянина классиков русской поэзии. В первую очередь речь должна идти об отношении Хлебникова к Пушкину и его наследию. Тем более, что не только школьник, но и студент, да и все мы твердо помним, кого предлагали „бросить с Парохода современности“. Оппозиция Хлебников/Пушкин подсказывается и изнутри хлебниковского идиостиля. Не обольщаясь тем, что нам удастся в небольшом разделе даже только поставить и бегло осветить множество связанных с этой оппозицией вопросов, требующих рассмотрения иногда очень сложных подтем, попробуем все же выделить в проблеме “Хлебников и Пушкин” несколько аспектов ее дальнейшего углубленного исследования.

————————

Примечания

¹ См. также черновики этого стихотворения (ед. хр. 56, л. 9 и др.), где углубляется образ строгого зодчего времени и подробнее обрисовывается связь Хлебников — Разин. Другое место из того же стихотворения (И брось кольцо, где надпись есть эр. пэ. — / Иль: Раб Пространства, пространства раб) имеет очень существенную параллель в ряде записей в “Гроссбухе”, где часто встречается аббревиатура П.Р. (л. 5, б, 6 об., 9, 9 об., 10 об., 11, 12, 13, 37, 42 об., 52, 56, 61 и др.).

² См.: Сыркин А.Я., Топоров В.И. О триаде и тетраде. — Третья летняя школа по вторичным моделирующим системам. Тезисы. Тарту, 1968, с. ИЗ.

³ Ряд оппозиций в хлебниковском творчестве рассмотрен в специальном разделе работы Лённквист (1979:41–50).

⁴ Ср. подымая прапор времени в «Манифесте председателей земного шара» (III, 17. — «Только мы...»), там же (с. 23) образ знамени.

⁵ Первая из этих оппозиций любопытна и как дополнительный аргумент в развенчании легенды о якобы лежащем в прошлом идеале Хлебникова. Вторая — существенна для не исследованной и не затрагиваемой здесь темы его “поэтической анархии”. Ср., в частности, многочисленные упоминания поэтом имен Кропоткина и Бакунина, его прозрачную кальку в сочетании голубое знамя безволода (III, 23) и известную строчку: Нас отразило властное ничто (III, 25. — «Моих друзей летели сонмы...»). Ср. в наметках «Ладомира»: Пало властное ничто (ед. хр. 64, л. 49 об.).

⁶ Текст записан очень неразборчивым почерком по старой орфографии. Некоторые чтения, например, слово ножами, приводятся предположительно.

⁷ Неожиданно этот рефрен (Теперь не то) всплывает в черновиках поэмы «Прачка» («Горячее поле»), где особенно заострено противопоставление старых богов и богатых новому, всемирному (это место неразборчиво в рукописи) богу и народу. Ср.: Давно ли босяки / Паршивою рукой, / Шершавою шурша, / Молились небесам? / И каялись: труп я! / Вылечи струпья! / Боже, боже! / Теперь не то! / Годы войны его [бога] расстреляли‹,› он решето (ед. хр. 18, л. 5 об.).

⁸ Ср. в письме сестре от 2 января 1921 г.: Я забыл мир созвучий; их я как хворост принес в жертву костру чисел. Но еще немного и мне вернется священная речь (V, 317). Или в письме Маяковскому от 18 февраля 1921 г.: Песни молчат (V, 318). Или еще: Переворот от числа к слову в воскресенье 14 марта 1921 г. (ед. хр. 92, л. 43 об.).

⁹ См. также формулировку основного закона времени в письме Хлебникова П.В. Митуричу от 14 марта 1922 г. (V, 324), цитируемую и подробно прокомментированную вместе с другими высказываниями поэта о чете и нечете в работе Иванов 1974 : 45–49. По-видимому, к тому же закону относится запись Хлебникова: Magna veritas mundi (ед. хр. 83, л. 34).

¹⁰ Оба отрывка приводим с упорядоченной орфографией и пунктуацией.

¹¹ Ср. в «Нашей основе»: Перед вами будетлянин со своей „балалайкой”. На ней прикованный к струнам трепещет призрак человечества, А будетлянин играет: и ему кажется, что вражду стран можно заменить ворожбой струн (V, 239. Какова утопия, но какова и паронимия!)

¹² В стихотворении «Я видел юношу пророка...» (III, 305) — Противо-Разин. Ср. образ людей как противозмей (ДС, 12), оппозицию цари/противоцари (ед. хр. 73, л. 12) и основную оппозицию событие/противособытие (ДС, 6).

¹³ На значение ключевого образа молнии справедливо указано в работе Дуганов 1976. Однако, конечно, является чрезмерным утверждение о том, что „в этом символе в свернутом, концентрированном виде содержится все богатство хлебниковской эстетики“ (там же, с. 437).

¹⁴ 15 июня 1920 г. я нашел, что 4 о = 7 у, открыл кратность в азбуке. Так началась полоса числа после сыпняка (ед. хр. 97, л. 4).

¹⁵ Текст его недостаточно разборчиво написан, неокончен и не совсем понятен. Кажется, все же можно полагать, что заглавной оппозиции заумец/доумец соответствует в конце текста любопытное ироническое противопоставление Зангези/Главздрасмысел!

¹⁶ Н.Л. Степанов датирует эту речь 1921 г., хотя очевидно, что подлинной датой является 1920 г., упоминаемый в комментариях (V, 355).

¹⁷ Ср. белые чванные груди (III, 243) и частое у Хлебникова противопоставление пастухов мысли пастухам денег. Из черновых записей сюда относится ед. хр. 94, л. 17. Там же, л. 45, упоминание, в связи со взрывом вселенн‹ой›, атомной бомбы, а на л. 46 об. любопытно такое беглое противопоставление: Для меня полет букашки больше говорит о времени, чем жирн‹ая› книга ученого.

¹⁸ Попытка рассмотреть тернарную оппозицию Блок/Хлебников/Маяковский предпринята в указанной работе Дуганов 1976. Она представляется весьма интересной и поучительной, хотя в ряде моментов и излишне, иногда, может быть, преждевременно категоричной. Схематизм противопоставлений сказался, на мой взгляд, в частности, в недооценке интегральных признаков оппозиции, а утверждение о том, что “смысловая насыщенность” хлебниковского слова не освещена у поэта „живым человеческим голосом, личным чувством“ (с. 436), к сожалению, просто дезориентирует читателя. См. ниже.

¹⁹ Цитируется первоначальная редакция поэмы «Вила и Леший» (см. Хлебников 1936:485).

²⁰ У Хлебникова: Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем (НП, 285; II, 27). „Задиристое“, по словам Л. Славина, предисловие Олеши опубликовано в кн.: Хлебников В. Зверинец... М. 1930 (тир. 130 экз.).

персональная страница Виктора Петровича Григорьева
карта сайта		главная страница
свидетельства		исследования
сказания		устав
Since 2004 Not for commerce vaccinate@yandex.ru

Григорьев В.П.

Грамматика идиостиля. В. Хлебников

Продолжение. Предыдущие главы:

Несколько оппозиций