В. Молотилов

Веха

Продолжение. Предыдущие главы:
10. Две Веры

кольверёвочкани вейся —

всё равно совьёшься в кнут | в плеть | в петлю. Такая вот безнадёга сами знаете от кого.

Указ мне этот сами знаете кто? Ещё не хватало. А кто указ.

  Довольно жить законом, / данным Адамом и Евой. / Клячу истории загоним. / Левой!

Переводится так: жёлтую кофту долой, облачаемся в кумачовую рубаху — раз; прыг на облучок, забираем вожжи в правую руку, делаем замах кнутом в левой — два.

И — по ушам, по глазам, по губам! Левой — ых! Левой — ыхх! Левой — ыыхх!

Называется хорошее отношение к лошадям в прямом смысле и плохое в переносном. Загоним клячу истории. Про наказанное любопытство. Этот ямщик мне указ, с чем себя и поздравляю.

Малейшего злорадства нет, поздравляю от всей души: благодаря моим преступным наклонностям Владимир Владимирович Маяковский спелся с оперой. Не с так называемой оперой Кручёных, а с как таковой, vero e proprio.

     С удивлением смотрю я, как с подмостков взятых театров звучат «Аиды» и «Травиаты» со всякими испанцами и графами ‹...›
Маяковский В.  Открытое письмо рабочим. 1918 г.

С удивлением смотрю я и слушаю, как испанцы Верди проповедуют то же самое, что Адам и Ева Маяковского: не лезь и не суйся. Смотрю, слушаю и чешу в затылке: сундучок из Форцы и библейское яблоко познания — одно и то же. Кто мог бы подумать мгновение назад. Особенно я.

Которому вменяют вольное обращение с подлинником. То и дело перевираю, дескать.

     В суматохе влюблённые потеряли друг друга, бежать пришлось порознь. Поскольку Леонора нам больше не понадобится, делаю вид, что понятия не имею о её дальнейшей судьбе, а скажу только, что в походном сундучке (la valigia) беглеца имелось живописное изображение любимой.
ka2.ru/under/veha_9.html

Здесь особенно, мол, перевираю: ‘la valigia’ переводится не сундучок, а чемодан. Поэтому никакого права называться доном Карлосом ди Варгас у тебя нет, чмо с понтом.

Отвечаю на чмо, про понты в другой раз. Во-первых, не ди Варгас, а де Варгас. Во-вторых, поезжайте в Одессу и спросите за чемодан. Даже глухонемой вам ответит, что это иносказание про женщину, которую никто не способен удовлетворить. Сколько не пихай, всё мало.

Таки боитесь Одессы-мамы, сами знаете кто застращал.

Вот приехал в город меценат и крез,
Весь в деньгах, с задатками повесы.
Если был он с гонором, так будет без,
Шаг ступив по улицам Одессы.

Шаг ступить по улицам Одессы кишка тонка, так хотя бы представьте себе, что вы полномочный представитель Джузеппе Верди в русском языке. Включая одесский выговор за чемодан. Ещё вопросы по сундучкам есть? Переходим к их содержимому.


Санталовский сундук Велимира Хлебникова. На лицевой стороне корпуса — засов и петля; по боковым сторонам — ручки и сквозные отверстия в шесть рядов. Корпус изнутри — кирпичного цвета. Крышка на металлических креплениях; изнутри покрашена желтой краской.Железо. 29,5×62,8×37 см. М.П. Митурич-Хлебников: „И не в пресловутой наволочке, а в объёмистом железном сундуке вёз Велимир свой архив в Санталово. Коричневый, внутри выкрашенный ярко-жёлтой краской, по бокам две ручки — солдатский сундучок, рассчитанный на двух солдат. Он и теперь хранится у меня, и я знаю его неподъёмную тяжесть”.     Милый Володя, нынче переполнен, да и утомлён впечатлениями, а потому буду краток. Сегодня только о деле: ноябрь-декабрь я буду в Москве лишь наездами. Буду в Доме творчества на Челюскинской. С Ириной.
     Твоё присутствие не будет ни помехой, ни трудностью. Напротив — жаль, если мы совсем мало повидаемся.
     Поскольку я должен отбыть туда с тридцатого октября — ключи от подъезда и от мастерской оставлю для тебя в 76 кв. (по соседству со мною) у Валентины Александровны Тихоновой т. 240.46.92.
     В последнем письме ни слова об Анютке, Иване, Татьяне милой твоей. Всё ли ладно и благополучно.
     Поклон им всем милым и без сомнения хорошим.
     Главных новостей = 0.
Твой М. Митурич
24 октября 83. личная печать М.П. Митурича (1925–2008)

Итак, я взял у Валентины Александровны ключи, проник и вселился. О делах службы не будет сказано ни слова, но день приезда — это день приезда. Отметился, айда примерять часовой пояс. Лично я навык московского времени всегда обретаю на Волхонке, 12.

Готово, часы распоясаны. Едем осваивать Брянскую. Обмен любезностями с бароном Дмитрием Григорьевичем фон Дервизом. Надеется, что уживёмся. Взаимно.

Напоминаю, что я в свободном доступе, а Дима, он же Митя Дервиз, волен запираться. Кончилось тем, что ни я к Диме не ломился, ни Митя ко мне не вваливался. Прекрасный человек, дай Бог здоровья.

Зато я не прекрасный. Дон Карлос терзается у чемодана в палатке, а я разрубил гордиев узел без малейшей заминки.

Но ведь и совестливый идальго спустя раздумье перешёл Рубикон. Чемодан или ящик Пандоры — какая разница. Или Санталовский сундук. В любом случае табу.

Свидетельство сестры Красного Креста Екатерины Николаевны Хлебниковой (1849–1936), в девичестве Вербицкой.Разные соблазнители, вот и всё. Кто виноват в грехопадении дона Карлоса? Дон Альваро. Зачем дал ключ от чемодана. Кто прельстил меня? Май Митурич. Зачем было пускать в свою обитель.

Причины разные, следствия одинаковые. Дон Альваро собирается умереть, Май Митурич хочет пожить. Зачем едут в Дом творчества? Чтобы предаться восторгам упоения на вольном воздухе, а это самый короткий путь к долголетию. И вот Май Митурич едет в Дом творчества на Челюскинской, а капитана гренадеров несут под нож хирурга.

В итоге оба они благоденствуют и процветают, а мы с доном Карлосом страшно себе вредим. Ещё неизвестно содержание последнего письма Мая ко мне. Останусь ли цел, когда принародно прочту в следующей главе. Уморщить можно по-разному. Умри, родной мой, — писал Хлебников своим недругам, и те беспрекословно гибли. Ни единого в живых нет, уверяю вас.

Поэтому никаких угрызений совести, одна досада задним числом: на кой чёрт полез. Кого я этим осчастливил? Никого. Кому лихо? Мне. Будь проклят час, когда я отвалил крышку сундука и вник в содержимое.

Так и просилась, чтобы отвалили. Сундук отличается от одесского чемодана тем, что пиханию в его нутро положен предел. А ну, еще пачку маминых писем из Флоренции. Теперь открытки с Капри. Так, теперь дедушкино жизнеописание. И бабушкино Свидѣтельство с росчерком принцессы Евгении Максимилиановны Ольденбургской, августейшей покровительницы Санкт-Петербургского Комитета попечения о сёстрах милосердия Красного Креста.

Такой кудрявый росчерк у Евгении Максимилиановны, что лоскутка больше не уторкать: крышка проломит свой затылок ударом о заднюю стенку. Хранительница памяти о тазобедренных мослах Велимира Хлебникова. Несмотря на отрицалово прапорщика Малеева. Назло ему переименую Санталовский сундук в походный трон Велимира Хлебникова.

Повторяю: ко времени моего посягательства эта велимирянская святыня была заполнена даже не под завязку, а сверх. Если бы под завязку — повод навесить замок. И не дать мне ключ от него. Мечты, мечты, где ваша сладость.

Уже некого спросить, почему бабушка оказались над мамой. Приходится довольствоваться предположением. Каким. Форца — единственное разумное предположение. Вспоминайте чемоданчик дона Альваро: тоже старший возраст предваряет, причём именно женский пол.

Cвидѣтельство сестры Краснаго Креста, выданное Екатеринѣ Николаевнѣ Вербицкой 15 октября 1877 г. Разгар боёв за Шипкинский перевал, взятие Плевны. Поэтому Красный Крест без Краснаго Полумѣсяца. Единственное отличие от Форцы, где эти знаки слились в сестринском порыве.

Напоминаю, что я о ту пору ещё не летописец семейства Владимира Алексеевича Хлебникова (1857–1934), знаю крайне мало. Возраст его дражайшей половины во время учёбы на сестру милосердия, например. Нет ответа.

Есть. Вот так удача: сразу под бабушкиным порывом человеколюбия натыкаюсь на справку о денежном довольствии дедушки. Ого, какой неравный брак.


А т т е с т а т

Владимир Алексеевич Хлебников (1857–1934). 1880-е годы, ЦарицынВыдан сей из Управления Казанского Удельного Округа бывшему Управляющему имением VI класса Самарского Удельного Округа отставному Статскому Советнику Владимиру Алексеевичу ХЛЕБНИКОВУ, в том, что он, как видно из формулярного списка о службе его, происходит из Почетных Граждан города Астрахани, родился 11 июня 1857 года, вероисповедания православного, имеет ордена: Св. Анны 3ст., Св. Станислава 2 и 3 степеней, серебряную медаль на Александровской ленте в память ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА III и знак в память столетия Уделов, получал в год жалования 1250 руб, столовых 1250 руб, кварт. 600 руб. итого 3100 руб, кроме того на разъезды 300 руб, имеет нераздельный между наследниками Алексея Ивановича Хлебникова каменный дом в г. Астрахани в 1-м участке под №77-м, по окончании полнаго курса наук в ИМПЕРАТОРСКОМ С-ПЕТЕРБУРГСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ выпущен из онаго со степенью кандидата естественных наук, с дипломом от 9-го июня 1882 года за №4071 ‹...› В походах против неприятеля и самых сражениях не был, взысканиям и штрафам не подвергался, ‹...› в отставке не был. Женат 10-го ноября 1882-го года на Дочери Действительного Статского Советника Екатерине Николаевне ВЕРБИЦКОЙ, родившейся 9-го октября 1849-го года. Имеет детей: сыновей Виктора, род. 28 октября 1885 г, Александра, родив. 25 августа 1887 г. и дочерей: Екатерину, родив. 18 января 1883-го года и Веру, родившуюся 17 марта 1891 г. Жена и дети вероисповедания православного и находятся при нем. Высочайшим приказом о чинах Гражданских, состоявшимся по ведомству Главного Управления Уделов от 15-го сентября 1908-го года ‹...› уволен со службы согласно прошению, по болезни. Предписанием Главнаго Управления Уделов от 6-го октября 1908-го года за №16255, назначена пенсия ‹...› в размере ‹...› одной тысячи восьмисот семидесяти пяти рублей с производством таковой с 27 сентября 1908-го года ‹...›

Октября 31 дня. г. Казань.
Заведывающий Округом Лазарев
За Заведывающего Канцелярией Выговский

Множество сокращений, так бы и наподдавал. А вот за эти художества — убить мало:


ЖИЗНЕОПИСАНИЕ гр. ХЛЕБНИКОВА ВЛАДИМИРА АЛЕКСЕЕВИЧА

     Родился 14 (26) августа 1857 г. в г. Астрахани. Русский. Звание отца: “потомственный почетный гражданин”. Занятия родителей: отец имел морские парусные суда (шкуны), которые ликвидировал за несколько лет до своей смерти. Умер в 1871 г. ‹...›
     В 1908 г. вышел в отставку и жил частью на пенсию, частью на заработки по вольному найму ‹...› заведовал частным лесопромышленным предприятием в г. Астрахани в 1913–1917 гг., составлял коллекцию птиц и зверей в 1918 г. для вновь возникшего Астраханского Гос. Университета. ‹...›
     На военной службе не состоял (прострелена на охоте рука). ‹...›
     Имущественное положение: имущества, кроме необходимых предметов обихода, не имею, — живу личным заработком.

Видали, что творится? Этот потомственный почётный гражданин — дваждырождённый. В угол, где смотрит Африкой Россия, забрела Индия, а я знай сокращаю. Нет и не может быть оправдания.

Есть. Называется форс-мажор.

Форс-мажор это 1. руководитель, который мешает работать своим подчиненным; 2. обстоятельства, которые не могли быть предусмотрены, предотвращены или устранены путём осуществления соответствующих мероприятий, тем самым освобождающие от ответственности за неисполнение договора; 3. обстановка, вынуждающая действовать вопреки намерениям или плану.

Смотрим перевод выражения ‘форс-мажор’ на европейские языки: force majeure (англ., франц.) | fuerza mayor (исп.) | forza maggiore (ит.)

Нарочно расцвечиваю Форцу, чтобы кое-кому неповадно было встревать. Именно я и есть дон Карлос де Варгас, двух мнений быть не может. Разве не одно целое сиамские близнецы? Одно. Зовут по-разному, а ведь неразлучны, как гром и молния, Бойль и Мариотт, Сакко и Ванцетти, Кондуит и Швамбрания, Пахмутова и Добронравов и мн.др.

Кто в Форце ставит палки в колёса подчиненным? Дон Альваро. Вообще не следовало заикаться о чемодане, тем более вверять ключ. Съешь пуд соли с человеком, а уж потом зови в душеприказчики.

Руководитель совершает преступление, зависимый люд страдает. Разве не подчинённая Леонора? Собачка на поводке имеет больше свободы. Не говоря о доне Карлосе: невольник. Лермонтов так и сказал: невольник чести. Высшая степень подчинения.

Теперь мой случай, пресловутая Веха. Che cos’è la forza maggiore? M.P. Miturich-Khlebnikov, beninteso. Dirigere vuol dire essere sempre in avanscoperta.

Вот почему столько сокращений в жизнеописании гр. Хлебникова В.А.: я вынужден применяться к тесным обстоятельствам. Во-первых, желания не совпадают с возможностями, во-вторых — жизнь коротка, искусство вечно.

Искусство почерка, в данном случае. Почерка Митурича П.В. и Хлебниковой В.В.

Форс-мажор в моём случае переводится так: предварительная перетряска содержимого походного трона Велимира Хлебникова на предмет объёма предстоящей писанины. Ибо соперничать с Акакием Акакиевичем Башмачкиным предстоит по выходным и вечерами в будни. Три недели. Выясняется, что работы невпроворот. Одна только надежда на поговорку про боязливые глаза и смелые руки.

Этими самыми руками опускаем несущественные подробности жизни потомственного почётного гражданина и статского советника. Трепетно сохраняя размеры денежного пособия от казны государевой. Почему трепетно. Потому что Велимир Хлебников всю жизнь сидел на шее у родителей.


Вера Хлебникова, Пётр Митурич и Пётр Львов.     ‹...› Велимир заболел — малярия ‹...›.
     Я отправился к Куфтиным на угол Бронной улицы. Там в одной из многочисленных отдельных ячеек-комнат жили Куфтины. Велимир сидел в кресле, и, видимо, припадок у него прошел. Молодая жена Куфтина, врач по образованию, но оставившая эту профессию, занималась музыкой и пением. Куфтин, тогда молодой профессор, приязненно относился к Велимиру. Они приютили больного, но вот уже ему лучше, и он отправляется к себе. Меня просят его навещать, и сами обещают это делать. Очевидно, они уже бывали у него и знают его обстановку, далеко не подходящую для больного, но всё-таки он водворяется домой. Мне совершенно неизвестны обстоятельства их быта, и я не смею ни на чём настаивать. Также не смею просить Исаковых положить к себе больного. Они знают обо всём, но этого не предлагают. Остается Велимиру идти к Спасскому в подвальную комнату, сырую и тёмную, лечь на железную кровать без матраца и подушки.
     Я отправился к Исаковым и просил, чтобы они дали подушку. У них нашлась подушка, суровая, верно, но всё-таки подушка, и с ней и пищей я отправился к Велимиру, который должен быть уже дома. И действительно, он был дома. Разостлав бельё и рукописи, завернувшись в тулупчик, не раздеваясь, он лежал на кровати.
     Велимир сказал, что он хотел бы послать в Астрахань матери немного денег. У нас было денег только на восьмушку чая, данные Маяковским 4 рубля. Велимир просил послать половину матери Екатерине Николаевне.
      — Тогда, — говорит, — у меня развяжется узелок.
     Екатерина Николаевна получила эти деньги с письмом на переводе, в котором я извещал её о болезни сына. Это послание потом оказалось последним приветом от сына. Эти два рубля ей не нужны были, но она понимала, что послано потому так мало, что и такие деньги у Велимира бывали редко.
     Существование его протекало на подачках приятелей-друзей. Я снабжал его табаком-самосадом, привёзенным из деревни, и зажигалкой. Приносил обед от Исаковых часто, но не каждодневно. Видел, что ему ещё приносили кое-что съедобное, однажды даже вижу — стоит полбутылки водки на полу у кровати. Это Куфтина принесла.
      — Хотите выпить? — весело предложил Велимир.
      ‹...› Как-то в моем присутствии заходит к Велимиру Кручёных, который на этой же лестнице этого дома получил во владение комнату. Велимир сидел в дальнем углу в холщёвом кресле Спасского. Я стою с вошедшим Кручёныхом у дверей.
      — Ну, что, как Витя? — обращается он ко мне.
     Я рассказываю о ходе болезни. Он ободряюще обращается к Велимиру, при этом прибавляет:
      — Мы с тобой много натворили дел и немало еще совершим славных побед.
     Попрощался со мной и ушёл. Велимир сидел неподвижно и никак не реагировал на присутствие Кручёныха, будто бы он и не приходил. Я понял, что появление его ему неприятно, и тоже изгнал его из нашего употребления.
Пётр Васильевич Митурич.  Моё знакомство с Велимиром Хлебниковым.

Почему два рубля маме, а не папе? Потому что папа — молчаливый укор. Подозреваю, что и вслух обозначал своё недовольство сыном. Вслух и в глаза. И вот мне выпадает случай исследовать кошелёк поклонника Дарвина и Толстого. Выводы позвольте временно утаить.

Сын живёт на подачках, но каков гордец: Круча в упор не видит. Подельника и сопобедителя, как тот уверяет окружающих. Или самого себя.

Не гордец, а дар предвидения. Загодя знал, во что влетят устроителям Хлебниковские чтения. Полбутылкой никак не обойтись, я тоже так подумал. Теперь вспоминайте затраты на Кручёныховские чтения. Воспоминания о будущем, вот именно.

Оказывается, я не только дон Карлос де Варгас, но каким-то боком ещё и Круч. Из той же самой древесины, вот каким боком. Прозорливцы липовые. Сейчас вам будет предоставлена возможность убедиться в тщете моих гаданий и суетности прорицаний. Напоминаю, что с итальянского на русский la forza del destino переводится следующим образом: если хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах. То же самое по-украински звучит приблизительно так: дурень думкой богатеет.

Думок ровным счётом две: Веха и Вера. Нет, вру. Три: Веха и две Веры. Начну с младшей. Уснуть от моего рассказа вряд ли кто успеет, буду предельно краток.

У русских как? У русских так: пожилого человека зовут по батюшке. Младшая Вера моя ровесница, то есть Маевна. Очень удобно, потому что старшая Вера тоже Хлебникова.

Подстроено было так, чтобы мы познакомились. Кем подстроено? Вполне может оказаться и Май, но я грешу на его дядю. О, это был проказник. Был и есть.

В одной из предыдущих глав обнародован опросный лист лета 1983 AD (похождения на Брянской впереди, осенью-зимой), где я в числе прочего (подвижки с рукописью Андриевского и т.п.) любопытствую о житье-бытье Веры: приняли в Союз художников или нет. Какое мне дело, спрашивается. Пришло время дать ответ.

Май Петрович Митурич-Хлебников (1925–2008) с внучкой Машей. Фото 1983 г.Любопытствую потому, что у меня были виды на Маевну. Вспоминайте покаяние Родиона Раскольникова, сейчас изображу то же самое: я хотел продолжить род Хлебниковых. Подмешав свою кровь, да.

Каков подлец, не так ли. А вы не верили знающим людям, что я уголовник. Она же замужем, Вера. Воспитывает дочь.

Ну и что дочь. Мы не израилитяне, я и статский советник Владимир Алексеевич Хлебников. У нас гражданство, сословные и родовые права наследуются строго по линии отца. Иначе Велимир Хлебников был бы дворянин, а не потомственный почётный гражданин Астрахани, то есть купец.

Потомственное дворянство Российское госпожи Вербицкой Е.Н. вменяется в ничто детям от её брака с Хлебниковым В.А., по невыслуге им чина действительного статского советника. Вот как заведено у нас, в немытой России.

Поэтому М.П. Митурич-Хлебников был и остаётся последним в роду Хлебниковых, тогда как у Митуричей с этим полный порядок: Василий Петрович Митурич (1914–1998) → Сергей Васильевич Митурич (род. 1948) → Савва Сергеевич Митурич (род. 1970). Митуричи процветают, от Хлебниковых осталась цифирь на камне. Из-за меня.

Напоминаю, что я наладчик. Вызывают, когда заминка-непонятка. Не нужен — сиди, повышай образовательный уровень. Понадобился — бегом, прыжками.

Возможно, самообман. Чудится, мерещится, мнится. Блажь, в конце концов. Но зачем последний в роду Хлебников знакомит меня со своей внучкой? Не абы как, а в подробностях. Уживчивость, общительность и прочие важные мелочи.

Где дитя наиболее отчётливо проявляет изъяны воспитания? За обеденным столом. И вот мы обедаем вчетвером, Ира, Май, Маша 1977 г.р. и этот, как его. Наладчик, да.

Изумительно воспитанный ребёнок. О ту пору своих у меня было двое, а теперь одних только внуков шестеро (это было давно и неправда: в 2016 году трое внуков и шестеро внучек. — В.М.). Могу сравнить. Маша навсегда покорила меня вот чем: mens sana in corpore sano. В здоровом теле здоровый дух.

Девочка всем разносолам предпочитала квашеную капусту. Редчайшее у малышей пристрастие. Бывает болезненная тяга к сладкому. Неизбежно портятся зубы, вскакивают нарывы, душит избыточный вес. Внучка последнего Хлебникова имела склонность к здоровой пище. Которой было завались не только в Москве, а где угодно: немытая Россия и кислая капуста — одно и то же, судя по запаху.

Таким образом, ко времени встречи с Маевной я был со страшной силой расположен к её дочери. Ну и что. Раскатал губы, как говорится. А муж.

М.П. Митурич-Хлебников (1925–2008). Портрет дочери. 1972. Б., карандаш.Незабываема боль, с которой Май поделился этим горем. Звать Андрюша. Занимается стрижкой. В руке ножницы, открывает водопроводный кран. И чак струйку воды. Чак-чак. Ч-чак. Чак-чак-чак. Ча-а-ак. Ччак-ччак-ччак. И вот вчера пришлось вызвать. Увезли. Прижимая к себе Евангелие. В Кащенко или что-то в этом роде, уже не помню.

Тридцать лет не было повода справиться о дальнейшей судьбе водяного стригаля. Взялся за правдивое повествование о Вехе — как там Андрюша? Смотрим в Википедии семейное положение Маевны: замужем. Справляемся у супруга, как он к этому относится. В той же Википедии.

Ни гу-гу о жёнах, но дочь Мария налицо. Переводим с эзопова языка на гомерический: Пенелопа на Итаке, Одиссей у Каллипсо. Или гордое одиночество первопроходца.

Собираем сведения о землях, открытых благодаря его порывам, дерзновениям и хитроумию. У добрых молодцев, например, положивших каркалыгу поперёк Невы. Ровнёхонько до середины русла. Разводной мост, да. Дело к ночи, каркалыга ка-ак заторчит. Кто надоумил? Основоположник, отвечают разводилы. И такой загибают панк-молебен Андрюше, что гоголевский Вий требует опустить ему веки.

Но всё это будет потом, тридцать лет спустя. А сегодня звонит Май и спрашивает, в котором часу я обычно заваливаюсь на Брянскую. Потому что завтра днём помещение займёт Вера. Завтра и так далее, пока не управится.


     NB. Вылитый Акакий Акакиевич: едва обзавёлся шинелью — предлагают одолжить. NB ist beendet.


Объяснение такое: великий почин, первая самостоятельная книжка. Очень важно сосредоточиться, чтобы не ударить лицом в грязь. Так что завтра не удивляйся прекрасной незнакомке.

С какой стати незнакомка, дотла изучил милые черты. Делает вид, что смотрит в книгу, и всё это фирменной штриховкой Петра Митурича.

Я вам не Пигмалион, чтобы влюбляться в изображение. Зачем эти страсти-мордасти. Для продолжения рода Хлебниковых совсем не обязательно терять голову. Скорее, наоборот. Холодный расчёт — необходимое условие зачатия сына, утверждает Младшая Эдда.

Делается так: на голове завязанная по-сталинградски шапка-ушанка, одеваем рукавицы, под подушку кладётся топор. Древние скандинавы хлопотали о пополнении своих шаек бойцами, женщины — дело наживное.

По избытии груды дел и суматохи явлений дня, в мыслях не было торопиться на Брянскую: я роскошествовал. Скитался здесь и там, дивясь божественным природы красотам? Таки нет. Радостно трепетал в восторгах упоенья перед созданьями искусств и вдохновенья. Преимущественно станковая живопись и графика.

Но после звонка Мая — сами понимаете. Какие там созданья искусств. Прыжками. Только бы не сорвалось.

Ага, вот она. Уже в шубейке. Минута-другая — поминай как звали.

И тоже не спрашивает, кто я и что я. Не спрашивает, а разглядывает во все глаза. Большие, папины. Только папа в очках и щурится, а Вера без очков и глаза нараспашку.

Какое мне дело, разочарована или нет. „Не похож”, — стыдил Толстой своё отражение в зеркале. Главное, что вижу я. Внутри шубейки.

Стало быть, продолжение рода Хлебниковых отменяется, забудь. Почему? Позвольте хотя бы раз проявить скромность. Поговорим лучше о том, что было бы, если.

Тут всё предельно просто: я стал бы известный поэт. Молитвами Серёжи Бобкова. Потом развал страны. Пришлось бы вылинять и скукожиться. Но член Союза писателей — приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Если ты не продажный Пастернак и не бессовестный Солженицын.

И вот однажды папа передаёт нам бразды правления, мне и Вере. Ясно, кому заведовать изобразительным искусством семьи. То же самое насчёт изящной словесности. И вот я вор в законе по Хлебникову. Даже не вопрос. Ух, вы бы у меня поплясали!

Сослагательное наклонение оставим Ноздрёву и Манилову: первый обещал повесить Чичикова, второй мечтал о погребении Павла Ивановича на необитаемом острове, соединённом с материком посредством железного моста, дабы навещать святыню дружбы в удобное время, без оглядки на гребни волн и злобу крокодилов.

Правда, одна только правда, ничего кроме правды.

Извольте: малейшая возможность пересечения на Брянской была устранена. Обеими ли сторонами — спросите у Маевны. Лично я предавался восторгам и радостно трепетал где-нибудь поодаль и допоздна. В ущерб трудам и дням Акакия Акакиевича Башмачкина.

Поскольку далее о Вере II не будет сказано ни слова, разрешите прибегнуть к языку жестов Древнего Рима. Видите большой палец моей правой руки? И куда направлен этот палец? Потому что Маевна с годами не только хорошеет, но и обретает величие. Королева, хотелось мне этого или нет.


Вера Маевна Хлебникова (род. 1954)

Все мы вышли из гоголевской «Шинели». Остепенился, завёл соответствующий положению в обществе прикид, идёшь подышать на сон грядущий. Налетает Акакий Акакиевич Башмачкин: выходи. Бесплотный такой, но жилистый налётчик. Жизнь даётся один раз, приходится возвращаться домой нагишом. И начинать всё с нуля. Как Сизиф.

О моей второй попытке разговор впереди, сейчас труды и дни на Брянской. Слово не воробей, о причине резкого сокращения шагреневой кожи досуга — ни гу-гу, одни только жесты. Смотрите, как я рву на себе волосы. Понарошку, да. Умная растительность давным-давно покинула дурную голову. Прополка лысины переводится так: cудьба-злодейка заставила превзойти Акакия Акакиевича в прилежании.

Не покладая рук, в ущерб сну и отправлению естественных надобностей. Одиннадцать часов вечера — самый разгар трудов и дней.

Все мы воспитанные люди. Знаем, что звонить после десяти вечера допустимо только в случае острой необходимости, да и то родственникам. Чужих беспокоить в это время ни в коем случае нельзя.

Вопрос: кого из посторонних лично вы назовёте милым? Вы, мужчина? Никаких намёков, боже упаси. Противоестественные сюда не ходят.

То-то и оно. Милым постороннего не называют. Свой в доску, только так. Друг, товарищ и брат одновременно. А если подумать. Младший друг, товарищ и брат. По возрасту младший. Не в смысле подчинения. Благодарю за развёрнутый ответ.

Только что ты назвал меня другом, товарищем и братом М.П. Митурича-Хлебникова, не отпирайся. Милый Володя, вот именно. В каждом письме. Следовательно, звонить мне после десяти вечера в случае острой необходимости Май Петрович имеет право.

Май Петрович Митурич-Хлебников (1925–2008), оплечное изображение в пушистом пуловере; за спиной — стеллажи с красками. Фото Майи Окушко, 1975 г.Почему в Пермь. В Москву. Я же на Брянской. Например, острая необходимость сообщить, что Рада Никитична пробила в «Науке и жизни» повесть Андриевского как она есть, без лоскутного шитья. Немедленно сбегаю за коньяком и мы обмоем это событие мирового значения. Не умею выбирать? Хорошо, сбегаю за беленькой. Ирина Владимировна тоже будет? Тогда за двумя. Уже есть початая, в холодильнике? И одна в заначке? Не станем терять драгоценного времени, через пять минут буду.

Так вот, они нагрянули ко мне в одиннадцать. Без предварительного звонка. Ира с Маем, да.

Стремительно ворвались и застукали.

Очень удобно для летучей проверки, что замок только во входной двери. Разумеется, дверь в мастерскую прикрыта, чтобы Митя не маячил. Митя и целый табун его подельников на обнажёнке вскладчину. Поневоле привыкнешь не прислушиваться к звукам в прихожей.

Пусть будет стыдно тому, кто плохо подумал об Ире с Маем. Загодя не оповестили просто потому, что с Челюскинской не дозвониться, вот и всё. Приехали, надо ставить средство передвижения в подземное стойло посреди двора. Май остаётся наверху, Ира ставит. Готово. Идти спать или к милому Володе. Обмен мнениями. Единогласно за Володю. Потому что приехали провернуть неотложные дела, и сразу обратно. Володя утром уйдёт, а вернётся только вечером. Нет уж, айда прямо сейчас.

И что мы видим. Согбенную спину, вот что мы видим. Сперва спину, а потом раскрытый рот. Где же улыбка. Где знаки дружелюбия. Ах, вот оно что.


          В твоём последнем письме, Володя, напрасно ты напомнил о том эпизоде, когда обнаружилось, что злоупотребив доверием, без спроса ты копался в семейном архиве, письмах и т.д., да ещё делал выписки.
          Тем более, что попросив разрешение, наверное, ты получил бы его от меня.
          Но так! Представь себе, что ты обнаруживаешь, что кто-то тайно, без ведома твоего, перебирает твои черновики, рукописи, письма, делая для каких-то своих целей выписки.
          Думаю, ты ощутил бы тот мерзостно-кислый вкус во рту, который я и теперь, при твоём напоминании, ощущаю.
          С годами я подзабыл об этом инциденте, да и тебе тогда, по молодости лет было это как бы простительнее.
          Тем более, не следовало бы напоминать об этом теперь, да ещё с эдакой молодцеватой игривостью.
          Не мальчик уже, шаловливый…
М.М.
17 января 2001.
личная печать М.П. Митурича (1925–2008) личная печать М.П. Митурича (1925–2008)

Теперь эта немая сцена моими глазами. Хозяйка сделала рот гузкой и напряжённо всматривается в потолок. Хозяин то же самое, но глядит не вверх, а влево по ходу: московских окон негасимый свет впервые привлёк внимание. Я — вполоборота у верстака, как Май на снимке Майи Окушко 1975 года. Только без бороды и не улыбаюсь.

Именно верстак. Справа от окна, впритык и вдоль стены, чтобы наружный свет падал слева. Слева наружный, снизу внутренний: подсветка столешницы. Стеклянная столешница, чтобы добиться совершенства в кратчайший срок.

Пестрит, например. Накладываем девственно чистый лист поверх отвергаемого, сочетаем пятна более строго. И тому подобное. Готово, казалось бы. Остаётся перевернуть мнимое совершенство лицевой стороной к подстольной лампе, ужаснуться и всё переделать. Вот что такое верстак, у которого я вполоборота к ночному дозору.

Если ты подумал, что нижняя подсветка пригодилась мне для изготовления fac simile, таки нет. Слишком хорошо — тоже не хорошо. Но Май решил убедиться собственными глазами. Подходит ближе — нет, беспросветный Акакий Акакиевич Башмачкин.

Тут уже я обретаю дар слова:

— Это стихи Веры Владимировны.

Нет, вру. Распорядок действа прямо противоположный: сперва мой лепет, а потом шаги Командора.


Бывают писатели для детей, для подростков и для взрослых. Последние делятся на писателей для умных и на писателей для дураков. Подозреваю, что везде такой расклад, в любом царстве-государстве. Но сапожнику не пристало придираться к закройщикам портянок, поэтому ни шагу за Урал.

Понятие растяжимое: одноименная река впадает в Каспийское море. Чтобы к нашей славе не примазались персияне, ограничуть Прикамьем. Лично я пишу сами знаете для кого, в отличие от Василия Каменского (1884–1961). Платон мне друг, но истина дороже, тот самый случай. Подростками Прикамья занимается Алексей Иванов (род. 1969), детьми — Лев Давыдычев (1927–1988).

Как ни странно, речь о детях. Она того стоит, повесть Давыдычева о многотрудной, полной невзгод и опасностей жизни второгодника Ивана Семёнова.

Краткое содержание книги. Даже не краткое, а кратчайшее. Одним словом. Глагол, например. Глагол будущего времени. Никто ещё не пересказывал книгу одним-единственным глаголом будущего времени, первая попытка. Оборжёшься.

Здорово я насобачился пересказывать детские книги, но этого мало. Надо, чтобы пересказ был к месту. Одним глаголом не обойтись, я тоже так подумал.


     Утром был разговор с отцом. (Ну и любят же поговорить эти взрослые! Нет чтоб просто сказать, что вёл ты себя плохо, обормот ты такой, — и всё!)
     — Скоро кончишь дурака валять? — спросил отец.
     — Скоро.
     — А то ведь надоело с тобой нянчиться. Понял?
     — Понял.
     — Тебе хоть немного стыдно?
     — Стыдно.
     — Немного, средне или очень?
     — Очень.
     — Больше не будешь?
     — Нет.
     И ещё минут десять! Так и хочется сказать: „Да что я, маленький, что ли? Не понимаю? Всё я прекрасно понимаю, но не везёт мне. Я бы рад хорошо себя вести, но не получается!”
     Вышел Иван на кухню, а там мама спрашивает:
     — Скоро кончишь дурака валять?
     — Скоро.
     — А то ведь надоело с тобой нянчиться. Понял?
     — Понял.
     — Тебе хоть немного стыдно?
     — Стыдно.
     — Немного, средне или очень?
     — Очень.
     — Больше не будешь?
     — Нет.
     И ещё минут десять! И когда в кухне появилась бабушка, Иван затараторил:
     — Скоро кончу дурака валять, потому что тебе надоело со мной нянчиться. Мне стыдно очень. Больше не буду
     — Ненаглядный ты мой! — воскликнула бабушка. — И всё-то ты понимаешь, бесценный!

Лев Давыдычев.  Многотрудная, полная невзгод и опасностей жизнь Ивана Семёнова, второклассника и второгодника.
Другие названия:
Страдания второгодника Ивана Семенова;
Жизнь Ивана Семёнова, второклассника и второгодника;
Жизнь и страдания Ивана Семёнова, второклассника и второгодника; повесть, 1961 год.

Всё-то я понимаю. Прекрасно понимаю, что выставляю на позорище мерзость и бесчестье своей многотрудной, полной невзгод и опасностей жизни. Вопрос: моё к этой выставке отношение. Ответ: нет слов.

— Это не ответ.

— А на пальцах показать.

— На трёх?

— На двух. Медленно с-с-смыкаю большой и указательный пальцы левой руки, пристально вглядываясь в прорезь. Пальцы с-сомкнулись. Пристально вглядываюсь в смычку. Ещё крепче. Всё равно вглядываюсь. Ещё. Уставился, как удав на кролика. Ещё. О-о-о-о, уже пальчики побелели, довольно болтать.

Переводится так: вот на с-с-с-с-сто-о-о-олечко не стыдно. Что мнé, что ненаглядному и бесценному Ивану Семёнову. Никакого чувства вины, ни малейшего. Мальчик шаловливый должен проказничать, и кончен разговор. Точно так же милый Володя — никаких угрызений совести, одна только досада: зачем отвалил крышку сундука.

Невольник чести дон Карлос открыл чемодан дона Альваро спустя раздумье, бесчестный я — как только, так сразу. Далее разворачивается La Forza del Destino. Если ты до сих пор не веришь прозорливости Джузеппе Верди, напоминаю, что под самой крышкой, ещё выше бабушкиного Свидѣтельства с росчерком принцессы Евгении Максимилиановны Ольденбургской, раньше лежал Альвэк.

Благодаря которому я с такой лёгкостью в дальнейшем приобщился к недрам Санталовского сундука, он же походный трон Велимира Хлебникова: натоптанная дорожка. Подозреваю, что имена ‘Альваро’ и ‘Альвэк’ созвучны неспроста. Альвэк, между прочим, обвинял Владимира Маяковского в многочисленных кражах у Велимира Хлебникова. Ох и закручено, ох и заверчено — именно такой распорядок действа нравился Верди.


     На первой читке поэмы «Хорошо» в Политехническом музее народу было, как всегда, много. Чтение шло, аплодировали дружно и много. Маяковский подходил к краю эстрады, сгибался, брал протянутые ему записки, читал, разглаживал в ладонях, складывал пополам. Ответив, комкал, прятал в карман.
     Внезапно с краю шестого ряда встал человек — невысокий, темноволосый, в пенсне.
     — Товарищ Маяковский, вы не ответили на мою записку.
     — И отвечать не буду.
     Зал загудел. Желанный скандал назревал. Казалось, какой может быть скандал после читки большой серьёзной поэмы? Что за притча?
     — Напрасно. Вам бы следовало ответить на мою записку.
     — Вы — шантажист!
     — А вы, Маяковский, — но голос человека в пенсне потонул в шуме выкриков: „Объясните, в чем дело”.
     Маяковский протянул руку, усилил бас.
     — Извольте, я объясню. Вот этот человек, — Маяковский протянул указательный палец в сторону человека в пенсне. Тот заложил руки за спину. — Этот человек — его фамилия Альвэк. Он обвиняет меня в том, что я украл рукописи Хлебникова, держу их у себя и помаленьку печатаю. А у меня действительно были рукописи Хлебникова, «Ладомир» и кое-что другое. Я все эти рукописи передал в Праге Роману Якобсону, в Институт русской литературы. У меня есть расписка Якобсона. Этот человек преследует меня. Он написал книжку, где пытается опорочить меня.
     Бледный Альвэк поднимает обе руки кверху, пытаясь что-то сказать. Из рядов возникает неизвестный человек с пышными русыми волосами. Он подбирается к Альвэку, что-то кричит. Его оттесняют от Альвэка. Тогда он вынимает из кармана небольшую брошюрку, рвёт ее на мелкие куски и, изловчившись, бросает в лицо Альвэку, крича:
     — Вот ваша книжка! Вот ваша книжка!
В. Шаламов.  Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела.
М.: Эксмо, 2004. — С. 52–53

Итак, я мямлю про стихи Веры Владимировны, после чего её сын перестаёт любоваться московских окон негасимым светом и подходит к верстаку. Мог не подойти, а приказать издали: „Вон отсюда”. Но подходит. Руки, правда, не подаёт.

Действительно, мамины стихи. Не письма или эссе, а именно стихи. От которых отмахнулся Серёжа Бобков.

Если Вы поднимете нашу с Митуричем переписку, то Серёжа постоянно мелькает по поводу не только моих рукописей, но и чего-то отданного ему Маем. Что-то такое у Серёжи надо забрать, но никак не получается. Нечто связанное с единственным опытом художника М. Митурича на ниве современной поэзии (Хождение за три времени: Стихотворения / Сергей Бобков; [Худож. М. Митурич], 143 с. ил., цв. ил. 17 см, М. Современник 1983)? Едва ли сочинитель одолжился у художника, скорее наоборот. Потому что Серёжа разворачивается о ту пору с размахом и ширью, присущими Н.И. Харджиеву, А.Е. Парнису и отчасти Р.В. Дуганову: изящная словесность в неразрывном единстве с изобразительным искусством.

Удалой разворот с богатырским размахом — это книга  Бобков С.Ф.  Вера Хлебникова. Живопись. Графика. — М.: Советский художник. 1987. — 184 с.


Бобков С.Ф. Вера Хлебникова. Живопись. Графика. — М.: Советский художник, 1987. — 184 с.     Знаете, каким он парнем был? Один звонок — и я в уме. А не среди клевещущих козлов. Но звонок не разразился. За это я благодарен Серёже Бобкову по гроб жизни. Не погубил, издав. Потому что долг платежом красен. Незнание законов гостеприимства не освобождает от их исполнения.
     Пока прорабы перестройки не раззвонили про Филиппа Денисовича, Серёжа был для Митурича-Хлебникова М.П. — следовательно, и для меня — пятёрочником без кавычек. Сказано — сделано. Обещал, что издаст Веру Владимировну — издал.
     Случайного ничего не бывает, но есть странные противо-совпадения: Серёжа готовил книгу о художнице Хлебниковой, я — сборник её изящной словесности. Независимо друг от друга. Бобков — среди бела дня, с чувством, с толком, с расстановкой; я — украдкой, аки тать в нощи. Соглядатай — это про меня, а не про Серёжу. Книга вышла, сборник — нет. Дуганов подвёл. Зачем обещать. Почеркушки русских писателей издал, изящную словесность художников — нет.
     Ни разу не пересеклись, ни разу. Крупно повезло. Наверняка Серёжа мне понравился бы, и есть о чём поговорить. Не пересеклись, но дорогу перебежал-таки: семейный пятитомник 1928–1933, зеницу ока отца своего, Митурич подарил Серёже.
     И я продолжал переписывать избранные места вечерами, вдали от семьи.
     Семья возьми да и развались.
ka2.ru/under/double_zero.html

Бобков С.Ф. пользовался архивом семьи Митуричей-Хлебниковых, даже не вопрос. Владелец, то есть Май Митурич, должен собрать, принести, отнести, найти, восстановить, передать всё необходимое. При этом стихи Веры Владимировны Серёже без надобности. Вот доказательство:


М.П. Митурич-Хлебников (1925–2008)     Милый Володя,
твой напряжённый ритм заставляет думать о тебе — “хорошо живёт”.
     Может быть, в годичном цикле земледельца творческое время — посев, рост. А уборка урожая хоть и страда, но тут уж что бог дал — пассивное дело.
     Рассуждение это — вроде оправдания, потому что напряжённость твоя — упрёком невольным некоторой моей сейчас разбросанности.
     Что-то вроде сбора урожая — всё время что-то нужно от меня в связи со сделанным ранее. Что-то собрать, принести, отнести, найти, восстановить, передать…
     Участвовать — в смысле всяких художественных общественных дел (выставкомом, пленумов, конференций и т.д. — тоже дело “осеннее”).
     И круговорот этот затягивает и крутит. И не сказать, что без всякого смысла, но не я им, а он мной правит.
     Сейчас перерыв занятиях в институте, и мы с Ириной удираем от всего в Гагры. Если будут дня без дождей и ветров, чтобы порисовать — то и хорошо.
     Вчера мне сказали, что появилась некая книга «Грамматика идеостиля», издательства «Наука». Автора говоривший не помнил точно (Григорьев?).
     Это так, к сведению тебе.
     Ты первый, после П‹етра› В‹асильевича›, кто обратился к стихам В‹еры› В‹ладимировны›.
     Я не кокетничал и не из уклончивости говорил тебе, что не доверяю своему восприятию стихов — не только твоих, но и вообще. Это и по отношению к матери.
     И твой интерес к её стихам для меня важен, как, ну если хочешь, профессиональное суждение.
     И стихи твои открывают для меня нечто, более смутное до них (путанно пишу — сам ещё не разобрался). Словом, спасибо за письмо, за стихи.
     Других новостей нет как нет.
     Кланяйся от нас милым домочадцам твоим.
М. 12.1.84 личная печать М.П. Митурича (1925–2008) личная печать М.П. Митурича (1925–2008)
Моё выделение цветом. — В.М.

Цветом выделено свидетельство прощения моего негодяйства. Состоялось оно тотчас или по размышленьи зрелом, понятия не имею. Но прекрасно помню, как пар уходил в свисток:

— Я думал, это никому не нужно.

Стало быть, недоразумение. Какое. Досадное? Вот уж нет. Недоразумение с приятной развязкой называется улыбка судьбы. Как же не улыбка, если scriptor ex professo не просто копается в стихах мамы Веры, а делает выписки. Не с целью высмеять, понятное дело.

Май смотрит выработку, а профи наглеет:

— Вы же сами показали мне этот сундук.

— Ладно, работай.


     NB. Май Митурич простил меня из очень простых соображений. Однажды Пётр I возмутился лихоимством чиновников и потребовал у Ягужинского калёным железом выжечь эту язву.
     — С кем останешься, государь? — ответил ему цепной пёс самодержавия, — мы же все воруем.
     Очень простое соображение: с кем останусь. И пришлось сглотнуть мерзостную кислятину, а потом посоветовать Ире как можно скорее забыть увиденное. Или даже приказать. NB ist beendet.


Событию скоро тридцать лет, осенью 2013 AD. Короткое знакомство с мамой Верой — вот какое событие. А сыну Ване тридцатник выкатился летом 2012 AD. Это к тому, что безотцовщиной мог остаться полугодовалый ребёнок. И дочь Анюта шести лет. Очень даже просто, глазом не моргнув. Кто-то не попустил. Какое счастье.

Перехожу к подробностям знакомства с мамой Верой, Веха успеется. Единственно прошу обратить внимание на некую новинку в нашем с Маем поле зрения. Парниса мы знаем, Дуганова ещё как знаем, Григорьев — таинственный незнакомец. Который в дальнейшем выяснил половую принадлежность Велимира Хлебникова. Потом, потом.

Начинается разлюли-малина. А именно. Какое счастье узнать, что у соседа корова сдохла. Хочешь порадовать друга — расскажи о своих неприятностях. И тому подобные наблюдения и высказывания мудрецов, пожелавших остаться неизвестными.

‘Неприятность’ — чисто хлебниковская подмена понятий, кстати.


     6.VI. Виктору Владимировичу ещё хуже. Жар сильный. Пролежни. Сажал его на кровати, подставив за спину табурет. Каждое движение неприятно. Велимир за все время болезни ни разу не сказал “больно” — говорил „неприятно”.
Пётр Васильевич Митурич.  Моё знакомство с Велимиром Хлебниковым.

Хлебниковское неприятно переводится муки мученические. И вот я рассказываю тебе о своих неприятностях, дружище.

Заря туманной юности отгорела, весь такой взрослый. Пора создавать семью. Девушки на выданье все одинаково хорошие, жены хороши каждая по-своему. Лично мне попалась раскованная по нарастающей.

Не попалась, а сам выбрал. Отбоя не было от порядочных, а взял гулящую. Честно предупредила: не бери. Тебя разжигаю, а сплю с рыжим.

И этот рыжий пришёл со мной разбираться. И Валера, которого она якобы ждала из армии, пришёл. К шапочному разбору. Уже играли свадьбу, поздно. Круглый сирота. Оставил ей ключи от своей конуры, дурак.

Тогда я-то кто. Который всё это знал. И позвал замуж. А ты думал, что писатель для умных — семи пядей во лбу. Нет, брат.

Чем считать мои пяди, сходил бы ты в ЗАГС (registry office | registro civil | ufficio di stato civile | bureau de l’etat civil). Своими ногами сходил и спросил, какие браки самые прочные. Нужно, дескать, позарез. Тётенька понимающе улыбнётся и скажет: браки с умом. По расчёту, если хотите. Брачные союзы по расчёту распадаются гораздо реже пар типа Ромео и Джульетта. Imponit finem sapiens et rebus honestis.

Лично мой расчёт был на крепкий тыл. Я же весь такой творческий. Нужна ломовая лошадь, из простых. Необразованная. Заводская девчонка, а не фуфа.

И она согласилась. К прошлому возврата больше нет, обещаю быть опорой в жизни.

Обещать, говорю, мало. Дай слово. И она дала мне слово всячески помогать, поддерживать и содействовать.

Уже ты знаешь продолжение: хозяйка своего слова. Хочу — даю, хочу — забираю обратно. Не сразу и не вдруг забрала. Сперва выучилась.

Стану я жить с дурой, ещё не хватало. И вот она врач, а пока получала высшее образование, родилась Анюта. Вершина покорена — без промедления выскочил Иван, учитель жизни. Как же не учитель, если дедушка Май постоянно берёт с него пример, и другим советует.

Невероятного обаяния и образованная. Первое врождённое, второе целиком и полностью заслуга моих родителей: ковриком расстилались. Милая и без сомнения хорошая — таково мнение Мая, составленное при личном знакомстве. Ира в ту же дуду, ясно. А уж как пришлась моя половина ко двору ГэБэ, это надо лично присутствовать и потрясаться.

— Ну и, — говорит, — долюшка вам, Таня, выпала, вряд ли труднее сыскать: жена поэта.

Лично я не умею так охмурять, тысячу раз проверено. Мурло вылазит. Очень у многих вызываю недобрые чувства. У подавляющего большинства. Евгений Онегин и Татьяна Ларина, что-то в этом роде.


     NB. Уже ты знаешь, из какого сора произрастают мои одуванчики, лопухи и лебеда. Измена и предательство, да. Разъехались, конечно. Собрала вещички, Анюту в охапку — и укатила к своим. На неделю. Потом вернулась. Не звал, но и не препятствовал.
     Вернулась, давай восстанавливать семью. За ценой не постоим. И соперница проиграла с разгромным счётом. Победителей не судят, но успех следует закрепить. Все средства хороши, выбираем наилучшее. Пришлось родиться Ивану.
     Обновлённая семья, особенно я весь такой неожиданный. Писатель в столбик. Мы так не договаривались, кстати. Обещала подставить плечо изобразительному искусству. NB is finished.


И вот пишу и пишу, пишу и пишу в столбик. Вечерами, по выходным дням | праздникам | отпускам. Хорошо живу, по-доброму завидует Май Митурич. Когда отдыхаю, спрашивается.

Летом.

Как это летом: очередной отпуск дают в холодное время года, если предыдущий использован в тёплое, а ты не многодетная мать или семь раз больной.

Называется сенокос.

О ту пору каждое промышленное предприятие в обязательном порядке имело подсобное хозяйство. Животноводческое, как правило. От каждого по способностям, каждому по труду. Москвичи трудились до изнеможения. Зато и паёк усиленный, не как у остальной страны. Стране приходилось хитрить и выкручиваться. Говядину для нашей заводской столовки мы, например, выращивали между делом и попутно.

Ловко устроился, сам скажу. Три отгула за два выходных. И досрочное выполнение плана сенозаготовок, если повезёт с погодой. Отправляли на месяц, например, а мы управились в три недели. Не было случая, чтобы отдел кадров пошёл на попятный: уговор дороже денег — раз, козырь для набора добровольцев на очередную страду — два. Итого: летний отдых ежегодно и куча отгулов. Бери, когда заблагорассудится. Лично я пристёгивал к отпуску.

Окашивать неудобицы — работёнка на любителя. Уральские, но всё-таки горы. Что такое лог, смотрим у Даля: долина, некрутой раздол, балка, широкий овраг, ущелье, обыкновенно травное. По логам да угорам ставят сено высшего качества.

Вручную, понятное дело. Литовка, вилы и грабли — на этих китах неколебимо стоял мой Дом творчества. Сочинительство на свежую голову, иначе говоря.

Головной мозг так называемого жаворонка работает в полную силу по утрам, я из этой породы. Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок. Потому что маял ноги на ночь глядя.

Заезд в Дом творчества подгадываем так: не зной, да комары, да мухи — раз, не мокредь со слякотью — два. Золотая осень, вот именно. Из года в год. Попробуй мне воспрепятствовать, хлопот не оберёшься. Кадровый косарь цену себе знает.

Допрыгался, конечно. Как же не переночевать в стогу с ненаглядной певуньей. Или во ржи, среди перепелов. Тоже пишет в столбик, есть о чём поговорить.

Вообще-то я преувеличиваю свою омерзительность, некоторые женщины прямо противоположного мнения. Эта певунья преследовала меня довольно долго. Ну и что, говорит, муж. Завтра же брошу. Если сегодня тряхнём стариной.

Чего не было, того не было. И она давай с досады рожать в законном браке. Все бы так.

Не тварь дрожащая, а право имею. Обретённое в борьбе. Именно про таких сказано: Vae victoribus. Горе победителям, да. Подробности.

— Опять?

— Да уж.

И понеслось. Лето 1985 AD. Столетие со дня рождения Хлебникова отмечаем так: впервые милая и без сомнения хорошая не пришла домой ночевать.

Явилась вся изжёванная, глаза прячет.

— Натешилась?

Молчание. Стало быть, знак согласия.

Какие-то зачатки совести у меня есть, что ни говори: простил с лёгкой душой. Люди хлебом делятся. Ещё жили кучей с моими стариками. Нахожу объяснение, выгораживаю. Надоест, думаю, мстить. Перебесится.

Не на таковскую напал. Ну и что сплю с тобой. А отпуск.

Никакими путами не удержать, вот как соскучится за год. Живём своим домом, хозяйство полностью остаётся на мне. Смекай, кто кому подставляет плечо. Кому и зачем. Называется раскрепощение униженных и оскорблённых.

И так десять лет: подала на развод летом 1995 AD. Всё, говорит, ждала, когда сам выгонишь. Терпелива русская баба, ох терпелива.

Но и мужик не подкачал. „В презрении быть хорошо”, — сказал Достоевский, величайший знаток русской души. Поддерживаю с оговоркой: срок. Пожизненное презрение лично я не выдержу. Десять лет — куда ни шло. Очень простые доводы: вырос в полной семье — не имеешь права обездолить свою малышню.


     NB. Сравни с моими понятиями времён Санталовского сундука: небо и земля. Вошёл в ум, как говорится. NB est terminée.


Женская раскованность по нарастающей бывает во благо и во вред. Налипают вредные привычки — плохо, разностороннее развитие личности — хорошо. Это присказка с потугами на глубокомыслие, сказка про Золушку впереди. Eh bien!


С какой стати ограничивать свои порывы и дерзновения. На жёрдочке в курятнике свет клином не сошёлся, да и Москва — птичий базар. Делается так: учу французский, нахожу друзей по переписке, общаюсь. Лавина писем со всех концов света, водопад писем на французском языке. Включаем естественный отбор. С дальним прицелом. Перемена гражданства, да. Франкоязычная Канада, например. Иной раз и поощрить этого, как его. Старается, ничего не скажешь. Решено, поощрю на побывке. Люди хлебом делятся.


Отдельно взятая струйка потока сознания, довольно-таки незамысловатого. Запинаешься о „поощрю на побывке”, остальное не требует пояснений. Побывка переводится так: наша Таня распечатывает письма из Фонтенбло и Квебека строго по выходным дням. В будни поднимает из руин здравоохранение глубинки. Месяц поднимает, два месяца, год поднимает. А кому сейчас легко.

Или вот ещё какая новость: купила дом в деревне. Захотела и купила. Изба-пятистенка, усадьба двенадцать соток. Вдали от шума городского. Анюта девушка самостоятельная, Иван при ней. Всё лето. Осенние работы — на мне. Известно какие работы: дрова кончились, крыша течёт, печь дымит, крыльцо покосилось, забор упал. Мало похоже на Болдино, да. И так пять лет.

Наедине с природой в такой степени, что просто сидишь на земле. А вот не пишется. Ладно, переживём. Будет и на нашей улице праздник букваря.

Конец — делу венец. Гряды унавожены, поленницы возведены, дымоход прочищен, окна законопачены, крысиные лазейки заколочены, яма нужника опорожнена. Усталай раб замыслил свой побег / В обитель дальнюю трудов и тихих нег.

Дети дома, мамы нет. Дело привычное, рутина повседневности. На столе что-то белеет. Повестка в суд. Послезавтра развод. Дальше ты уже знаешь:


     Судья спрашивает, даю ли развод. Даю, отвечаю. Развод и год на гульбу. Потянет к детям — слова худого не скажу. У судьи, пожилой тётки, рот наотмашь и глазами хлоп-хлоп. Помолчала и говорит: вашего мужа на божничку поставить надо. Приятно вспомнить в трудную минуту.
ka2.ru/under/veha_1.html

Подумаешь, год. Позади десять лет этой же свистопляски. Так что про божничку судья сгоряча.

Какое счастье, что милая и без сомнения хорошая не поймала меня на слове. Повезло наотмашь. Не сразу и не вдруг это понял, чего уж там. Из одной колоды с Кручем, вот именно. Липовый провидец.

Привираю, конечно, что всё было на мне. А дочь. Полы мыть недосуг, так хоть собаку выгуляет.

Отдельная боль до смертного часа: Осман. Потом, потом.

Не прошло и полгода, как дочь выскочила замуж. Скорей, скорей. Подальше, подальше. Убыла по месту службы мужа, поминай как звали.


Ох и давно это было: сундук, он же походный трон Велимира Хлебникова. Давным-давно. Память бывает зрительная, на запахи, слуховая и осязательная. Акакий Акакиевич Башмачкин и ему подобные писарчуки запоминали на слух. Скрип гусиного пера, вот именно.

Теперь ответь на воспрос: какая память у меня. Ты же воспоминания мои читаешь, ответь. Вот и я то же самое: понятия не имею.

Разумеется, запах. Отчётливо пахло пылью. Остальное помню смутно. Почерк у обоих разборчивый, у Веры Владимировны и у Петра Васильевича. Списывай хоть у кого, всё равно запятые расставлены противу правил. А эти отточия. Россыпи отточий.

Разве в отточиях дело. Хлебников ставил одни только восклицательные знаки. Запятые довообразят, не говоря о тире.

Тире — это Марина Ивановна. Задыханье моих тире. Сына всюду за собой таскала, пока не разрешил повеситься. Да, говорит, ничего другого теперь не остаётся. Образцовая мать, не то что эта лахудра Ахматова.

Бери пример с Марины Ивановны, казалось бы. Успешно совмещала изящную словесность и воспитание ребёнка. Все свидетели показывают, что Мур был самый настоящий мудрец. Если не хочешь вырастить балбеса — набирайся ума у Цветаевой. И вашим, и нашим. Ни в коем случае не зарывать свой дар.

Наверное, подействовало. Разумный совет Мура, да. И расхотелось подражать его маме.

Напоминаю, что меня из великодушных рогоносцев переналадили в отца-одиночку. Здесь вам не тут, спросите у Черномырдина. Ответственность уже ни с кем не разделишь. Надо прислониться к опыту предшественников.

Отцов-одиночек среди пишущей братии не густо. Назови, будь добр. Тоже самое я: таковых не знаю.

Тут-то и пришла мне на помощь мама Вера.

Ничего подобного, не то же самое. Марина Ивановна и мама Вера — небо и земля. Земля под сапогами, вот что такое мама Вера. Полное забвение себя.

Становление художницы В.В. Хлебниковой (1891–1940) происходило на моих глазах. Задним числом, ну и что. Любовно всё разложено, открытка к открытке, листок к листку. Париж, Капри, Флоренция. Эссе, назовём так её заметки, почему-то не кучкой, а вперемешку со стихами. Поток сознания, почти без потерь вмороженный в бумагу. Как бы только для себя. Почему как бы. Именно для себя.

У Марины Ивановны в юности была подруга Софья Парнок. Пришлось расстаться, потому что захотелось ребёнка. Окажись у Сони способность к оплодотворению — Серёжи Эфрона тут бы и не стояло.

Небо и земля. Никаких подруг сроду никогда. Одна в Париже. Почему бы не снять жильё на паях с девушкой из приличной семьи. Нет, одна. И на Капри одна, и во Флоренции.

Чтобы не отвлекали от главного. Надо работать, а не чирикать о шляпках-туфельках.

И вдруг эта гордая одиночка становится ломовой лошадью.


     С увеличением семьи прибавилось и трудностей. За пять или шесть лет, прожитых в Москве, бабушка ни разу не спускалась с девятого этажа. Дедушка два или три раза в год выходил. Маме же приходилось теперь и доставлять провизию, и готовить на пятерых.
ka2.ru/reply/mem_may.html

Могла ведь и не послать Петю в Астрахань за стариками. Жилищные условия покамест не позволяют. Оборудуем гнёздышко — добро пожаловать. Нет, добровольно записалась в кухарки, прачки, сиделки.

Имея высокое понятие о своём предназначении.

Тоже имею высокое понятие. Не успею, конечно. Но ведь главное не достижение, а путь. Вехи, которые впереди.


Итак, я нашёл-таки пример для подражания. Не нашёл, а вовремя ткнули носом. Кто и когда. Не скажу, а то мне влетит. Дальше рассусоливать нет смысла, давно уложено в столбик.


Весна

И горько стало мне, что жизнь моя прошла,
Что ради замысла я потрудился мало
Арсений Тарковский, 1946 г.

И лестницу мне опустила,
И вывела на белый свет,
И леность сердца мне простила,
Пусть хоть теперь, на склоне лет.
Арсений Тарковский, 1976 г.


Умные девоньки, умные мальчики,
Умки-медведики себе на уме, —
Вам — изумиры, умеи, сумашчики —
Это заведомое ни бе ни ме.

Не промахнитесь глумком свысокаменья,
Суньте за шиворот колкий смешок,
За нос таскайте до кровопускания,
Брейте седины до самых кишок.

Всё разрешаю, слунята-слонявики,
Нетели-нетушки, рчки-поючки,
Песнопоёсику для-ради навыка
Кротко позволю расхрупать очки.

Бродичка ты или велимирянище,
Девица-персик-пушок-пушкинцо,
Дважды Марину переокаянничал,
С Осипом трижды была под винцом, —

Все вы приписаны правом рождения
К храму великого бога на Вэ.
Нет, я у вас не прошу снисхождения,
Вточери и зановья схлыновей.

Молодость ваша — подснежник Дерзанова —
Стебликом сквозь перегной-листопад
Опаль мою корешками всю заново
Переусвоит, и как же я рад,

Как же я рад, Маликаты Малышичи,
Милые, славные, полные сил,
Как ни мирволить вам, свышенье слышучи: 1
Звуки, которых так долго просил!

Годы игры в гробовое молчание,
Шуткой полжизни рассыпал, заспал.
Что за молчанкой — смотри примечания.
Чик, и поехал курок на запал,

Хватит осечек, вперед, потаённое,
Выстрел судьи, нет и не было сна,
Перенимайте, подростки зелёные,
Прыть стариковскую: снова Весна! 2

1

Вера Владимировна, скупо и сжато
Предполагаю, сурово и чётко.
Перестояло поле для жатвы,
Пусто в сусеке, а голод не тётка.

Колосья сутулые, ветер сиверко —
Нива с очень коротким терпением.
Страдное время придирки и выверки,
Чохом сгноить урожай — преступление.

Вера Владимировна, не о Париже, нет,
И даже походя не об Италии.
Сядуч-поездучи насмерть открыжены, 3
Чистое небо Необиталии.

Суслик и ящерка в том же разряде,
Астрахань сроем для внятности вящей.
Вся эта бойня единого ради:
Хлеб наш насущный ныне обрящем.

Из ваших писем не будет окрошки,
А из Ван Донгена — писаной торбы. 4
Мы же любители торной дорожки,
Я и товарищ верблюд одногорбый.

2

Было, да сплыло: малые дети.
В стол писанина и деток двое.
Сыты-здоровы, обуты-одеты,
Буйное в меру племя младое.

Растут и растут себе, милое дело.
Привычное бремя уклада-уюта,
Привычно-постылая шкура Отелло.
Растёт детвора — вообще и попутно.

Не жертвуя замыслом ради потомства,
Вникал не особенно, сердца не рвал.
Свелось спрохвала и другое знакомство,
Шершаво-поверхностное сперва:

Спросила застенчиво Джугба на Брянской
Об уровне моря и уровне глаз. 5
Велимиряне тропой будетлянской
Сюда забредали, и грешный был аз.

Светлый Ваш сын, воин-пастырь в пустыне,
Стягивал к скинии свежие силы.
Левая длань держит стяг и поныне,
А вор носит орден Володя милый.

3

Милый Володя, милая Таня,
Милая Аня, милый Иван.
Минуло три, уже три расставания.
Вот вам и Донген, вот вам и Ван.

Первой отчалила Таня-мотаня.
Горьких осталося трое сирот.
Замуж так замуж, оттяпали Аню.
Въехала мачеха? Наоборот,

Тут и встряхнулся коняга, затрюхал,
Нежно стращаемый вичкой Весны.
Маюшка-Май да Ванюшка-Ванюха —
Коник затрюхал, аж пена с десны.

Стали ровесники Ваня и Майчик,
Сдвиги времен или времени срыв.
Был в сундуке заперт солнечный зайчик,
А не Завет, ибо с этой поры

Ваш Карамзин, даже Нестор семейства,
Даже Плутарх, даже и Геродот,
К Вам приплутаючи за вразумейством,
Только и делал — заглядывал в рот.

4

Сына поднять — самому опуститься,
Но не на дно, не пускать пузыри,
С замыслом не до конца распроститься,
Ждать вольной старости, новой зари.

Завтра восславлю Голубкину Анну.
Слушались женщину глина, чугун:
Крепко стоит истукан бездыханный.
Ныне пою чугунок, кочергу, 6

Борщ и горошницу, манную кашу,
Стирку и глажку, простуду и жар,
Двойки рекой, башмака промокашу,
Дыры в носках, понудьбу-убеждаль.

Пел бы да пел, только песенка спета.
Спета, и спит в носоглотке слеза.
Я не рвану к Вам за тёплым советом.
Новая рана. Другая стезя.

Вкратце: разрыв подстрекала Канада,
Лезла Канада ограбить Урал.
„Я предаю тебя, папа. Так надо.
Нам уже выслали вызов, ура.”

5

Чаши, колодезь, журавль-коромысло,
Творчество, быт. Но весы как весы.
Не сомневаюсь, подобные мысли
Были у Анны и мамы-Весны.

Глина ли, сын — одному без остатка.
Обе правы, и железно правы.
С глиной в руках не качают кроватку,
И даже борщ будет без головы.

Знаю, презрительно вскинет Марина
Голову на бытовой пустобрёх.
Но мы условились: краски да глина.
Вера и Анна, не надобно трёх. 7

Так получилось, не нужен я третий.
Умимоносили чашу сию.
Будем над книжкой тихонько стареть и
Замыкаться в броню-чешую.

Но небывалая, дивная осень.
Бережно, нежно срываю плоды.
Милые дети, мы с Осенью просим:
Не обижайтесь на дождик. Лады?
2000 г.



     Примечания

1 Ведь слышучи? Я перетряхнул все Былины. Но там добры молодцы только сядучи | поездучи, а не то и в час-другой поизойдучи.
2 Вера писала домой из Флоренции: „Эти весенние месяцы меня часто зовут Primavera (весна), мне нравится!”
3 ‘Открыжить’ — глагол делопроизводства, которого нет ни в одном словаре, ‘закрыжевать’ кое-где встречается.
4 O Ван Донгене см. воспоминания Валентины Ходасевич, однокорытницы и односвоекорыстницы Веры Хлебниковой по Парижу.
5 Учёба у Веры Владимировны Хлебниковой начиналась свысокато (eё живопись не пленила) и воровски. Мандельштамовский ворованный воздух, во всей чистоте.
6 Чугунок и кочерга — не ради красного словца. Хлеб умею выпекать ржаной. Это дело тонкое, крестьянки знают.
7 Грубая, дикарская задушевность «Весны» со скрежетом разрушается появлением отнюдь не лучезарных особ. Тут правда художественная и правда жизни расходятся. Последняя состоит в том, что иногда кроткая Вера и суровая Анна являлись мне вдвоём. Теперь Анна пришла одна. Смотрит строго. Не уходит.


Продолжение



Передвижная  Выставка современного  изобразительного  искусства  им.  В.В. Каменского
       карта  сайтаka2.ruглавная
   страница
исследованиясвидетельства
          сказанияустав
статистика  посещаемости  AWStats 7.6:
востребованность  каждой  страницы  ka2.ru  (по убывающей);  точная локализация  визита
(страна, город, поставщик интернет-услуг); обновление  каждый  час  в  00 минут.